И тут я услышала пианино. Я сразу поняла — это не отец, он вообще не слушает музыку, а мама не играла уже несколько месяцев. К тому же это ничем не напоминало утонченную, строгую манеру моей матери. Это была тревожная, бередящая душу мелодия, вновь и вновь повторявшаяся на высоких нотах, музицирование человека, привыкшего к тому, что остальное доиграют другие инструменты.
Это настолько шло вразрез с моими представлениями о Коуле, что я должна была увидеть его за игрой собственными глазами. Я бесшумно спустилась в музыкальную комнату, но перед дверью остановилась и заглянула внутрь, очень осторожно, так, чтобы оставаться незамеченной.
Это действительно был он — не сидел, как полагается, на скамеечке, а опирался на нее одним коленом, как будто сам не ожидал, что задержится так надолго. Пальцы музыканта, на которые я обратила внимание утром, под этим углом не были видны, но этого и не требовалось. Достаточно было его лица. Не подозревающий, что за ним наблюдают, растворившийся в повторяющемся ритме, в скудном вечернем свете Коул казался… с него словно слетела вся броня. Передо мной сидел вовсе не тот вызывающе красивый, самоуверенный парень, с которым я познакомилась несколько дней назад. Это был мальчик, только начинающий осваивать музыкальный инструмент. Он казался таким молодым, неуверенным и трогательным, и я почувствовала укол ревности, потому что ему каким-то образом удалось собрать себя воедино, а мне — нет.
Каким-то образом он снова стал честным, он открывал мне еще один секрет, а мне нечего было дать ему в ответ. Впервые я увидела что-то в его глазах. Я убедилась, что он снова начал что-то чувствовать и это причиняло ему боль.
Я не готова была к боли.
37
СЭМ
Обратный путь из Дулута запомнился мне как коллаж из красных габаритных огней, дорожных знаков, внезапно выныривающих из темноты лишь затем, чтобы исчезнуть столь же стремительно, как и появились, моего голоса, льющегося из динамиков и моего собственного рта, и лица Грейс, которое то и дело выхватывали из полумрака блики фар встречных машин.
Глаза у нее слипались от усталости, а мне казалось — я никогда больше не смогу спать. У меня возникло такое чувство, будто миру осталось существовать всего один день и проспать его было бы непростительным расточительством. Я уже рассказал Грейс о Коуле, о том, кто он такой, но мне все казалось, что мы не до конца это обсудили. Наверное, Грейс это бесило, но у нее хватало такта не выказывать раздражения.
— Вот не зря его лицо казалось мне знакомым, — повторил я в очередной раз. — Я просто не понимаю, зачем Бек это сделал.
Грейс втянула руки в рукава и зажала края изнутри. В свете индикаторов ее кожа казалась голубоватой.
— Может, Бек не знал, кто он такой? Я вот про «Наркотику» знаю только, что есть такая группа. И только одну их песню слышала. Которая про разбитые лица, или как ее там.
— Но он должен был сообразить. Бек отыскал его в Канаде, когда Коул был там на гастролях. На гастролях. Сколько еще ждать, когда он попадется кому-нибудь на глаза и его узнают? А представь, если за ним приедут из дома, а он превратится в волка? И что он собирается делать летом? Запереться в доме и надеяться, что никто его не найдет?
— Возможно, — отозвалась Грейс. Она промокнула нос бумажным платком, смяла его и сунула в карман куртки. — Может, он хочет затеряться и для него это не проблема. Наверное, лучше тебе спросить его самого. Или я могу спросить, раз ты его так не любишь.
— Просто я ему не доверяю.
Я принялся водить пальцами по рулю. Краем глаза я заметил, как Грейс прижалась виском к дверце и вздохнула. Она была сама на себя не похожа.
Мне вдруг стало нестерпимо стыдно. Она так старалась, чтобы этот день прошел идеально, а я все испортил.
— Ох… прости меня, пожалуйста. Я неблагодарная скотина. Я не буду больше тревожиться, ладно? Это вполне может подождать до завтра.
— Врешь.
— Не злись.
— Я не злюсь. Я просто хочу спать, а еще хочу, чтобы ты был счастлив.
Я оторвал руку от руля и накрыл ладонью ее пальцы, лежавшие на коленях. Они были очень горячие.
— Я счастлив, — сказал я, хотя счастье вдруг перестало быть таким ослепительным.
Я разрывался между желанием поднять ее руку и проверить, пахнет от нее волком или нет, и желанием не трогать ее и убедить себя, что не пахнет.
— Это моя любимая, — произнесла она негромко.
До меня дошло, о чем она говорит, лишь когда она включила песню заново, едва та закончилась. На диске тот, другой Сэм, отныне нестареющий и вечно юный, пел: «Я влюбился в нее летом, в мою прекрасную летнюю девушку», в то время как голос другого нестареющего Сэма сплетался с первым в идеальном созвучии.
По салону полоснули лучи фар очередной встречной машины, и снова стало темно. Сердце гулко билось в груди. Мне вспомнилось, как я в последний раз пел эту песню. Не сегодня в студии, а до того. Сидя в темной, хоть глаз выколи, машине, как сейчас, с намотанной на руку прядью волос Грейс, за миг до того, как лобовое стекло брызнуло в салон и ночь обратилась в прощание.
Вообще-то это должна была быть радостная песня. Обидно, что она оказалась навеки отравлена этим воспоминанием, пусть даже впоследствии все закончилось благополучно.
На соседнем сиденье Грейс прижалась щекой к спинке.
— Ты не заснешь, если я не буду тебя развлекать? — спросила она со слабой улыбкой.
— Все в порядке, — заверил ее я.
Грейс улыбнулась мне и закуталась в куртку, как в одеяло. Одними губами послав мне воздушный поцелуй, она закрыла глаза. Мой голос в динамиках пел: «Я был бы счастлив, если бы наш летний день вечно длился».
38
СЭМ
В доме царил полный разгром. Первое, что я увидел, переступив порог гостиной, был Коул Сен-Клер с веником и совком — зрелище куда более нелепое, чем его превращение в волка, — и только потом битое стекло и перевернутую мебель вокруг.
Грейс у меня за спиной испуганно ойкнула, и Коул обернулся на ее голос. Такта изобразить на лице изумление у него хватило, а вот на раскаяние уже не осталось.
Я не знал, что ему сказать. Всякий раз, когда я начинал думать, что могу наконец испытывать к нему какое-то подобие доброжелательности и сочувствия, он откалывал какой-нибудь новый номер. Интересно, остальные помещения в доме выглядели точно таким же образом? Или «повезло» лишь гостиной?
Грейс, впрочем, взглянула на Коула и, не вынимая рук из карманов, небрежным тоном поинтересовалась:
— Проблемы?
В голосе ее угадывалась улыбка.
И тут, к полному моему изумлению, Коул сокрушенно улыбнулся ей в ответ, обаятельной и виноватой улыбкой.
— Стая кошек похозяйничала, — пояснил он. — Я сейчас все приберу. — Эти слова сопровождались взглядом в мою сторону и явно предназначались мне.
