Старуха медленно огляделась, направо, потом налево. Затем с трудом произнесла:
— Я была здесь... вскоре после того, как ты родилась. Это я тебя вынянчила.
Несколько ошарашенная этим вступлением, Павлина в нетерпении оборвала ее:
— Да, я знаю — ты мне столько раз рассказывала. Шура еще раз боязливо огляделась, затем прошептала:
— Павлина, ты ведь не выдашь меня, скажи? Не выдашь свою старую няньку?
— Ну о чем ты говоришь, Шура? Я не пойму, к чему…
Теперь уже Шура перебила ее:
— Ах, хочу тебе рассказать что-то, да как бы не накликать беду на свою старую голову. Но ты ведь меня не выдашь, особенно нашему атаману? Все, что я тебе скажу, — только для твоих ушей, договорились?
— Даже папке Дмитрию ни слова?
— Особенно ему, — ответила Шура. Ее била нервная дрожь, но неожиданно ее словно прорвало: — Все на самом деле не так, как тебе кажется, дочка. Эта родинка на твоей шее...
Павлина невольно прикоснулась к своей шее, где у нее краснело багровое пятно.
— Эта родинка? Такая же, как и у моего отца?
— Да... То есть нет! — в сердцах воскликнула Шура. — Никакое это не родимое пятно! Это ожог, от пламени — твои крики и до сих пор у меня в ушах...
— Что ты такое говоришь? — воскликнула Павлина громче, чем хотела бы сама. Но, когда она увидела перепуганное лицо Шуры, которое совсем побледнело от страха, ее голос смягчился. — Шура, ты говоришь что-то совсем непонятное...
Но Шура только бессвязно лепетала:
— Такая крошка... ты была такой маленькой, когда они принесли тебя. Такое милое дитятко... Ты совсем не такая, как он. Ведь он столько душ невинных загубил...
Шура не договорила — заметив, что к ним приближается один из мужчин, она заковыляла прочь, оставив потрясенную Павлину саму разбираться в том, что она только что услышала.
.42.
К лету 1909-го прошло уже больше года, как Сергей начал свои поиски, не найдя никаких сколько-нибудь надежных примет того, где мог скрываться Закольев. Ему не раз попадались обугленные развалины отдельных изб или хуторов, что вполне могло быть делом рук закольевской банды. Каждое такое место он наносил на карту, но никакого строго очерченного маршрута, которым он мог бы следовать, у него не получалось.
В одну из ночей ему даже приснилось, что они с Тайной, словно два маленьких пятнышка, не больше комара, перемещаются по огромной карте Малороссии, гоняясь за другим пятнышком, которое постоянно ускользало от них. Сергей проснулся в замешательстве. Он уже готов был поверить, что Закольев мог перенести свой лагерь в Сибирь или ближе к северным губерниям.
Нет, возразил себе Сергей, они непременно должны быть здесь, в этих краях, где продолжали свирепствовать гонения против еврейского народа. И все же Малороссия, протянувшаяся на тысячи верст с севера на юг и с запада на восток, устроила ему серьезный экзамен на выдержку и силу воли. С тем же успехом он мог пытаться отыскать монету, зарытую в лесу.
Сергей двигался зигзагами, с запада на восток, продвигаясь в сторону Киева, к самому сердцу этого края. Он шел по следу слухов, которые вились по всей украинской земле, но ловил лишь слабый запах дыма, который тут же рассеивался на ветру.
Стараясь держаться в стороне от крупных городов, Сергей не пропускал небольших хуторов, деревень и маленьких местечек, на которые скорей бы положил глаз Закольев. Неподалеку от одного из таких местечек ему случилось разговориться с пожилым евреем. Старик, который сам вместо лошади впрягся в свою повозку, предложил Сергею краюху хлеба из своих скудных запасов.
— Спасибо, но мне, пожалуй, не хлеб сейчас нужен. — Сергей был рад поговорить с неожиданным попутчиком. — Лучше расскажите мне — что там слышно о недавних погромах?
— А что, разве есть кто-то такой, кто о них не слышал? — ответил старик. — В местечках вокруг Киева, Минска, Полтавы, да и повсюду, словно из-под земли появляются всадники. Из преисподней, слышите меня? Не щадят никого, ни мужчин, ни женщин, ни детей. А за что? Скажите мне, за что?
Но когда Сергей принялся расспрашивать его, где в последний раз видели этих бандитов, старик опустил глаза, не зная, что ответить, или не желая продолжать разговор. Он лишь устало покачал головой и принялся дальше толкать свою тележку.
Пришла зима, и Сергей понял, что его терпение вот-вот иссякнет. Завернувшись в бурку, он продолжал свой путь по промерзшей земле, под порывами ветра, которые грозились сдуть его с коня. Изможденный, полный мрачных предчувствий, он упорно гнал Тайну вперед, но его все сильнее терзали сомнения.
Какими бы ни были его умения, угрюмо поддакивал он своим невеселым мыслям, он еще не научился брать след по запаху или, как лозоходец, находить нужное место с лозой в руках. Ему все равно нужны были осязаемые, а не воображаемые приметы: свежие следы, точные указания — одним словом, четкое направление, в котором ему следовал двигаться. До тех пор пока ему не попалось ничего такого, оставалось только гнаться за слухами от одного местечка к другому, чтобы на свои расспросы получать в ответ удивленные взгляды — и еще пальцы, указующие в самые разные стороны.
Он стал поститься, молить о том, чтобы ему была указана ясная дорога к его сыну, но по-прежнему необходимого знака не получал. Может быть, однажды решил он, я задаю неправильный вопрос. Задержав дыхание, он вошел в глубокий транс, отгородившись от всяких телесных ощущений. В таком состоянии он задал вопрос: где Дмитрий Закольев?
Ответ пришел к нему совершенно не в том виде, каким он его ожидал. Откуда-то из пустоты вынырнуло лицо Дмитрия Закольева — все та же землистая кожа, белесые волосы и мертвенно-пустые глаза. Сергей не представлял себе это лицо — он его на самом деле видел. И на самом деле почувствовал, какие безумные страдания терзают сейчас его врага. В этот миг закольевские страдания стали его собственными.
.43.
В этот же самый миг перед спавшим Дмитрием Закольевым неожиданно возникло лицо Сергея Иванова. Закольев в панике вскочил на кровати и увидел
Зверюгу- Сергея прямо перед собой. Судорожно хватая ртом воздух, Закольев расширенными от ужаса глазами всматривался в темноту. Но на лице его врага не было гнева, скорее то была... жалость. Затем лицо исчезло, Закольев быстро поднялся и лихорадочно зашагал по комнате, стуча себя по голове кулаком. Первым его побуждением было пойти к дочери и рассказать ей правду. Но что, что это была за правда? Если бы только он мог вспомнить!
Детьми Константин и Павлина были почти неразлучны. Теперь же он дорожил всякой минутой, любой возможностью встретиться с ней. Как-то раз он увидел ее, когда Павлина в перерыве между тренировками сидела на берегу реки чуть выше водопада, совсем рядом с их тайным местом. Опустив ноги в реку, она беззаботно болтала босыми ступнями в холодной воде. Константин молча сел рядом, разулся и опустил ноги в воду, касаясь ее ступней своими. В этот миг он едва не предложил ей бежать из лагеря вместе. Он уже открыл было рот, но нужные слова так и не появились. И он не сказал ей ничего, решив молчать дальше и браня себя за трусость.
