Авратакис крутил в руке недопитый стакан.
— Все сказал?
— Да. Мало?
Эмигрант во втором поколении, сын греческого торговца спиртным тяжело вздохнул.
— Почему то не казалось, друг мой, что присяга, которую мы приносили — это не просто набор пустых и бессмысленных слов…
Вебер резко вскинулся, но Авратакис поднял руку.
— Дослушай. Я не первый год в ЦРУ. И знаешь, что я вижу. Одно и то же дерьмо из раза в раз. Унылая, серая, скучная бюрократия. Игры, в которой каждая из сторон знает, что если даже она выиграет — то это ни хрена не значит. Просто немного денег перейдет из рук в руки, а карты соберут, перетасуют и снова сдадут. Каждый день — я приезжаю на работу, где шесть этажей забиты такими же как и везде вашингтонскими хреновыми бюрократами, для которых провал агента в Москве и то что в кафетерии не хватило кусочка торта с корицей на обед — это события одного порядка. Если сказать им, что игра с Советами будет продолжаться еще лет сто, выматывая нашу страну, они встанут и зааплодируют. Потому что у них ипотека на двадцать лет, и кроме как перекладывать бумажки и говорить непонятные слова — они больше ничего не могут. Какие-то хреновы ублюдки построили это здание, насадили туда бездельников, напридумывали каких-то хреновых правил — и эта игра идет год за годом. Но мне это до хрена надоело, мать твою! Надоело бояться своих больше чем чужих. Надоело играть в игру с нулевой суммой. Я хочу, мать твою, подцепить Советы так, чтобы они надолго это запомнили. Я хочу, чтобы те парни, которых мы положили во Вьетнаме и в прочих гребаных местечках — надрывали животы там, у себя, глядя на то, что происходит. Я хочу приехать в Москву как турист по американскому паспорту, доехать до их Красной площади, подойти и как следует поссать на их Кремлевскую стену. Вот что я хочу. И мне плевать, с кем ради этого придется стакнуться. С террористами, с бандитами, с националистами, с психами. Плевать. Главное — не то, что они есть — а как они могут нам помочь. Ты — в деле?
Вебер пригладил волосы.
— Конечно.
— Почему?
— Мать твою, да я хочу того же самого. Я смотрю, как дядя Сэм выкидывает сто миллионов долларов за одну ракету — хотя несколько решительные парней с ранцевым фугасом — способны выполнить ту же самую работу в сто раз дешевле. Меня тоже — задолбало что красные творят что хотят, а мы играем по-джентльменски.
— И Ливенуорт тебя не пугает?
— А знаешь, что? — Вебер подмигнул — если меня будут допрашивать, я скажу, что это мой босс мне приказал. И буду долдонить это как попугай. Пусть сажают не меня, а его. Давно ненавижу эту старую задницу…
Авратакис какое-то время смотрел на своего пентагоновского друга. А потом заржал так, что аж покачнулась люстра. И глядя на него — заржал и сам Вебер. Двое мужиков — помощник директора ЦРУ и майор из Сил специальных операций США — сидели в наикрутейшем кабаке Нью-Йорка и ржали, как лошади.
В таком виде — их и нашел вернувшийся из туалета Чарли Уилсон. Он как следует проблевался — и был в порядке, хотя и бледный как смерть.
— Это вы с чего? — подозрительно спросил он.
— Да ни с чего — сказал Авратакис, с трудом подавляя смех — мы тут вот что решили. Что-то нам не нравится все это дело.
— В смысле?
— В смысле — зарулить в Ливенуорт на остаток жизни. Поэтому — лучше вот что. У этих армян сильное лобби в Конгрессе?
— Сильнейшее.
— Тогда пусть кто-то из их карманных конгрессменов — и подкинет идею о том, чтобы организовать помощь сражающимся с советской военной машиной армянам. Ты помоги — но сам никаких идей не выдвигай. Проголосуй за — но вместе со всеми. Сам ничего не делай! Короче — не светись. Пусть эти армяне увязнут в дерьме поглубже. Пусть Конгресс примет какой-нибудь закон, директиву или что-то в этом роде. А если все опять сольется в сортир — пусть армяне и отвечают.
— И этот крутой хрен с горы — сказал Вебер.
— Да. И этот крутой хрен с горы…
— И это первое. А второе — скажи своему другу, пусть найдет способ закинуть папку на самый верх в ЦРУ, на шестой этаж.
— В ЦРУ?
— Точно. Потому что и я — не хочу ни за что отвечать…
Недалекое прошлое. Сирия. 28 августа 1988 года
Время текло ленивой, почти недвижной рекой, как оно только и может течь на Востоке, где столетиями не меняется ничего, а когда приходит время что-то менять — меняется оглушительно быстро и с кровью. Погрузившись с головой в работу, которой здесь, как и в любой советнической командировке было более чем достаточно — Скворцов почти не замечал дней, они проходили мимо в бесконечной и бессмысленной череде и конца-края этому не было.
Людей в лагере, которых они должны были обучать — было около ста человек, причем самых разных национальностей и вероисповеданий. Тут были даже пакистанцы и афганцы — они были очень рады встретить инструктора, говорящего на пушту и знающего урду. По совету Савицкого — Николай сдружился с ними. Он был один — и они были одни, всего шесть человек. Из них, по совету Савицкого Николай сделал что-то вроде своего личного отряда. Учитывая обстановку на Востоке — это было совсем не лишним.
Остальная часть лагеря делилась на христиан, мусульман, палестинцев и сирийцев. Отношения между ними были совсем не дружеские и не братские, скорее требовалось следить, чтобы они не перестреляли друг друга…
Оружие у всех было свое. В основном — снайперские винтовки СВД, хотя были нюансы. Палестинцы, например, щеголяли снайперскими винтовками Мосина, которые они получили от СССР в качестве военной помощи, состояние их варьировалось от ужасного до великолепного. На многих — были установлены современные оптические прицелы и даже ПБС. Из необычного — израильские варианты Калашникова — Галиль и Хадар, французская ФР-1, югославская М76 и несколько автоматов АК и ручных пулеметов РПК с оптическими прицелами. В городском бою — оружие совсем не бесполезное…
Основной задачей школы специальных снайперов было обучить курсантов (у Николая так и вертелось на языке слово «духи») использованию современного оружия и специальной тактики боя. Два направления — городской бой и бой в горно-пустынной местности. Оборудование — часть предоставляли сирийцы, часть — советская сторона.
Для обучения снайперским действиям в городе предполагалось использовать автоматы Калашникова производства Машиностроительного завода имени Эрнста Тельмана в Зуле, ГДР. В отличие от советского автомата — эти автоматы изготавливались специально как снайперские. При пристрелке оружия на заводе выбирались образцы с наилучшей кучностью боя, откладывались для проведения дополнительных испытаний. Если образец показывал хорошую кучность — его переделывали в снайперский. Стандартный приклад заменялся на тяжелый, от РПК, на боковой кронштейн советского стандарта ставился оптический прицел производства фабрики Цейса в Йене, четырехкратный. По мнению Николая, который сам с этим оружием знаком не был — лучше чем советский, намного светлее стекло и четче изображение. К этим «снайперским автоматам» прилагались магазины на двадцать патронов из очень неприятного на ощупь, «голого» пластика. Глушителей не было — но уже здесь сирийцы на машиностроительном заводе делали какую-то насадку на ствол, не глушитель — но вспышки не видно было совсем. Калибр этого оружия был стандартный, советский, пять и сорок пять, в Афганистане они уже нахлебались с ним. Тем не менее — до трехсот — четырехсот метров он работал весьма и весьма прилично, а в городе большего и не надо.
