— Пойдем, ты переночуешь у меня, под присмотром моей жены, — заявил мэр, отворачиваясь. — Данушек, съезди в Дверник, скажи им, что надо держаться, что бы уж там ни произошло. Мы попытаемся найти помощь, пошлем гонца в горы…
— Я не буду ночевать в вашем доме! — заявила я. — А если меня никто не отвезет, я дойду пешком! В любом случае окажусь в Двернике раньше, чем любые другие помощники!
— Ну хватит! — рявкнул мэр. — Послушай, ты, малолетняя дурочка…
Конечно, ольшанцы испугались. Они решили, я сбежала и просто пытаюсь добраться до дома. И ничего не желали слушать, сколько бы я ни молила. Думаю, главным образом потому, что им с самого начала было стыдно отдавать девушку Дракону: они понимали, как это неправильно, но все равно отдавали, потому что выбора-то нету и не настолько оно ужасно, чтобы люди взбунтовались.
Я вдохнула поглубже — и снова воспользовалась своим оружием «ванасталем». Полагаю, Дракон остался бы мною доволен: каждый слог прозвучал четко и остро, как свежезаточенное лезвие. Ольшанцы отпрянули. Магия водоворотом заклубилась вокруг меня, да такая ослепительно-яркая, что рядом с нею померкло даже пламя в очаге. Когда сияние рассеялось, я стояла перед ними — вопиюще величественная, подросшая на несколько дюймов благодаря дворцовым сапожкам на каблуках, разодетая словно королева в трауре: в летнике из черного бархата, отделанном черным кружевом и расшитом мелкими черными жемчужинками. Жемчуг ярко выделялся на фоне моей кожи, которая вот уже полгода не видела солнца: длинные рукава были схвачены золотыми браслетами. А поверх летника красовалась блестящая шубка из золотого и алого шелка с черным меховым воротником, на талии стянутая золотым поясом: вот уж и впрямь роскошь немыслимая! На волосы легла сеточка из золотых нитей и крохотных драгоценных камней.
— Я не дурочка и я не лгу, — заявила я, — и если пользы от меня не так уж и много, я могу сделать хоть что-то. Найдите мне повозку!
Глава 5
Мне, конечно же, повезло, что никто из них знать не знал: эти чары — просто затверженный заговор; ведь они никогда не видели, как работает настоящая магия. Что ж, я их просвещать не стала. Ольшанцы запрягли четверку лошадей в самые легкие сани, какие только нашлись, и отправили меня в моем идиотском — зато теплом! — платье по плотно утрамбованной приречной дороге. Ехали мы быстро, хотя путешествие оказалось не из приятных: мы летели, задыхаясь, по обледенелому тракту — но ни скорость, ни неудобство не могли отвлечь меня от мыслей о том, как мало у меня надежды сделать хоть что-нибудь, кроме как погибнуть, и то без особой пользы.
Это Борис предложил подвезти меня. Я и без слов поняла — он чувствует себя виноватым. Забрали меня — а не его девочку, не его дочку. Его дочка жива-здорова, под родительским кровом, наверное, за ней женихи увиваются, а может, уже и просватана. А меня взяли: четырех месяцев не прошло — и вот меня уж и узнать нельзя.
— Ты знаешь, что случилось в Двернике? — спросила я, съежившись под полстью в глубине саней.
— Нет, никаких вестей еще не было, — ответил он через плечо. — Сигнальные огни только что зажглись. Мы встретим гонца по дороге, если… — Борис прикусил язык. «Если там еще есть, кого послать», — собирался сказать он. — Где-нибудь на полпути встретим, думаю, — докончил он.
Летом отцовские тяжеловозы и громадная телега добирались до Дверника из Ольшанки почти целый день, с остановкой на полпути. Но в середине зимы на дороге лежал слой снега толщиной с фут, промерзший и отвердевший, и лишь сверху чуть припорошенный свежим, погода стояла ясная, а лошади были подкованы крепкими шипастыми подковами. Мы летели сквозь ночь. За несколько часов до рассвета сменили лошадей в деревушке Весна, толком не останавливаясь; я даже из саней не вылезла. Вопросов нам не задавали. Борис сказал только: «Мы в Дверник», и тамошние посмотрели на меня с любопытством и интересом, но без тени сомнения — меня явно не узнали. Пока впрягали свежих лошадей, жена конюха, кутаясь в теплую меховую шубу, вынесла мне свежего пирога с мясом и чашу с горячим вином.
— Не хотите ли согреть руки, госпожа? — спросила она.
— Спасибо, — неловко поблагодарила я, чувствуя себя самозванкой и чуть ли не воровкой. Но это не помешало мне заглотать пирог в один присест, а после того я и вино выпила до капли — главным образом потому, что не знала, что еще с ним сделать, чтобы не оскорбить хозяйку.
Голова тут же пошла кругом, мысли мешались, мир сделался мягким, теплым и уютным. Беспокойство слегка улеглось, мне заметно полегчало, а это означало, что я выпила слишком много — ну да я все равно была признательна. Свежие лошади помчались быстрее, и спустя час, когда солнце уже высветило небо впереди нас, мы увидели, что по дороге, утопая в снегу, нам навстречу пробирается пеший путник. Мы подъехали ближе, и оказалось, это не он, а она. Это была Кася, в мальчишеской одежде и тяжелых сапогах. Она поспешила прямиком к нам; кроме нас, в Дверник никто не ехал.
С трудом переводя дух, Кася схватилась за край саней, присела в реверансе и тут же выпалила:
— Это скотина… порча затронула весь скот, а если коровы кого покусают, то на человека тоже перекидывается. Мы их всех заперли в загоне и кое-как сдерживаем, но там заняты все мужчины до последнего…
И тут я выкарабкалась из-под полсти и потянулась к ней.
— Кася, — задыхаясь, проговорила я, и она умолкла на полуслове и воззрилась на меня. Одну бесконечно долгую минуту мы неотрывно глядели друг на друга, словно онемев, а затем я приказала: — Быстро, лезь сюда, я все расскажу по дороге.
Она влезла в сани и уселась рядышком под полстью. И до чего же нелепую пару мы составили: она — в грязной одежде из грубого домотканого холста, позаимствованной у мальчишки-свинаря, поверх — громоздкая куртка из овчины, длинные волосы упрятаны под шапку, и я — в роскошном туалете. Вместе мы выглядели так, словно к бедняжке, выметающей золу из очага, нежданно-негаданно нагрянула фея-крестная. Но руки наши сцепились намертво, крепче и правдивее всего того, что нас разделяло. Пока сани летели вперед, я сбивчиво, урывками, перескакивая с одного на другое, рассказала ей про все, что со мной было — про первые дни, тоскливую работу по хозяйству и про бесконечно долгие обморочные недели, когда Дракон впервые начал заставлять меня творить магию, и потом — уроки.
Кася так и не выпустила моей руки, и когда я наконец, запинаясь, сообщила ей, что умею колдовать, она заявила:
— Мне давно надо было понять. — Я аж задохнулась от изумления; так и вытаращилась на нее, разинув рот. — С тобой вечно происходило что-нибудь странное. Ты убегала в лес — и возвращалась с ягодами, которым не сезон, или с цветами, каких никто и никогда не видел. Когда мы были маленькими, ты, помню, рассказывала мне сказки, которые тебе нашептали сосны. Но однажды твой брат посмеялся над тобою — дескать, ты все выдумываешь, — и ты перестала. Даже то, что твоя одежда всегда в беспорядке… так изгваздаться невозможно, даже если нарочно расстараться, а я-то знала, что ты не нарочно, ты никогда ничего не делала назло. Я однажды своими глазами видела, как какая-то ветка изогнулась и зацепилась за твою юбку — вот прямо сама потянулась к ней и дернула!..
