Но я ведь спасла его, когда сам он считал, что обречен. И я все еще знала так мало, я, спотыкаясь, брела от одной невыполнимой идеи к другой. Я вдруг представила себе, как найду нужное заклинание в какой-нибудь книге спустя месяц или год — и какой же мукой обернется такое открытие!
— Еще нет, — прошептала я. — Пока еще нет.
Если прежде я была нерадивой ученицей, теперь все разом изменилось. Я изучала книги с опережением; стоило Дракону отвернуться — и я хватала с полки те, которые он мне не давал. Я искала везде и повсюду. Я отрабатывала заклинания до половины, отбрасывала, шла дальше; я взахлеб творила чары, не будучи уверена, что у меня достанет силы. Я бежала сломя голову по магическому лесу, раздвигая ветки, не обращая внимания на царапины и грязь, не замечая, куда ведет мой путь.
По меньшей мере раз в несколько дней я находила что-нибудь хоть сколько-то обнадеживающее и убеждала себя, что попробовать стоит. И всякий раз, стоило мне попросить, Дракон отводил меня вниз к Касе предпринять очередную попытку — куда чаще, нежели я обнаруживала что-то действительно стоящее. Он позволял мне хозяйничать в библиотеке и ни словом не попрекнул, когда я разливала по столу масла и рассыпала порошки. Он не принуждал меня позволить Касе уйти. Я яростно ненавидела и Дракона, и его молчание. Я знала: он просто дает мне возможность убедиться самой, что ничего поделать нельзя.
Она — эта тварь внутри Каси — отбросила всякое притворство. Она наблюдала за мною по-птичьи яркими глазками и порою улыбалась, когда моя магия не срабатывала, — улыбалась жутенькой улыбкой. «Нешка, Агнешка», — порою тихонько напевала она, снова и снова, когда я пробовала очередной заговор, так что я запиналась и сбивалась, поневоле прислушиваясь к ней. Я выходила наружу, чувствуя, что вся избита и больна до костей, и медленно тащилась вверх по лестнице, и по лицу моему текли слезы.
К тому времени по долине уже волной катилась весна. Выглянув в окно — теперь я проделывала это не часто, — я каждый день могла видеть, как Веретенка стремительно несет свои воды вперемежку с подтаявшим льдом, вскипая белизной, и ширится полоса травы, надвигаясь с низин и изгоняя снег все выше в горы по обоим речным берегам. Дождь проносился по долине как серебряные завесы. Взаперти, в башне, я иссохла как бесплодная земля. Я прошерстила все до одной страницы в книжице Яги и еще в нескольких томиках, что особенно подходили для моей блуждающей, беспорядочной магии, и изучила от корки до корки все прочие книги, предложенные Драконом. Там были заклинания исцеления, заклинания очищения, заклинания обновления и жизни. Я испробовала их все — без всякой надежды.
Перед началом посевной в долине устраивали праздник Весны. В Ольшанке сложили громадный костер — навалили целую гору сухих дров, да такую высокую, что я отлично могла рассмотреть ее с башни. Я сидела в библиотеке одна, когда ветер донес до меня обрывок мелодии. Я выглянула в окно посмотреть на празднество. Казалось, вся долина пробудилась к жизни, на полях повсюду пробивались ранние всходы, леса вокруг деревень одевались бледно-зеленой дымкой. А в самом низу этой холодной каменной лестницы в гробнице ждала Кася. Я отвернулась, скрестила на столе руки, опустила на них голову и разрыдалась.
Когда я снова подняла голову, зареванная и помятая, Дракон сидел рядом и глядел в окно. Лицо его было отрешенным и суровым. Руки сложены на коленях, пальцы сплетены — словно он вынужден был сдерживаться, чтобы не прикоснуться ко мне. Дракон положил передо мной на стол носовой платок. Я взяла его, утерла лицо, шумно высморкалась.
— Я однажды тоже пытался, — отрывисто сказал Дракон. — Я тогда был совсем молод. Жил в столице. Была одна женщина… — Губы его насмешливо дрогнули. — Первая придворная красавица, понятное дело. Наверное, теперь уже можно назвать ее по имени, она ведь сорок лет как в могиле. Графиня Людмила.
Я просто рот разинула. Не знаю, что потрясло меня больше. Он — Дракон, он всегда был в этой башне, и всегда будет, он незыблем и вечен, как западные горы. Мысль о том, что он некогда жил где-то еще, что некогда он был молод, казалась глубоко неправильной, и однако ж для меня столь же трудно оказалось осмыслить тот факт, что он когда-то любил женщину, которая уже сорок лет как мертва. Его лицо уже стало для меня знакомым и привычным, но теперь я разглядывала его так потрясенно, словно видела впервые. Да, если присмотреться, то можно заметить морщинки в уголках глаз и губ; но это все, что выдает прожитые годы. Во всем остальном он выглядит молодо: резко очерченный профиль, темные волосы не тронуты серебром, бледную гладкую щеку не избороздило время; пальцы длинные, изящные. Я попыталась представить его юным придворным магом — в своем роскошном платье он почти вписывался в этот образ, отчего бы ему и не поухаживать за какой-то прелестной дворяночкой? — но на этом мое воображение отказывало. Он же книжник и ученый, его удел — древние фолианты и дистилляторы, библиотека и лаборатория.
— Ее… затронула порча? — беспомощно спросила я.
— О нет, — отмахнулся Дракон. — Не ее. Ее мужа. — Маг умолк; я гадала, дождусь ли продолжения. Он никогда мне о себе не рассказывал, да и о дворе если и упоминал, то пренебрежительно. Спустя мгновение Дракон продолжил, я завороженно слушала.
— Граф уехал в Росию с посольством заключать какой-то договор, путь его пролег через горный перевал. Он вернулся с совершенно неприемлемыми условиями и затронутый порчей. В доме у Людмилы была знахарка, ее нянька — она в таких вещах понимала и предостерегла Людмилу. Они заперли графа в подвале, присыпали дверь солью и всем сказали, что граф занедужил.
В столице никто ничего не заподозрил: что с того, если молодая красавица-жена забывает о приличиях, пока ее немолодой муж хворает в своих покоях? — и уж я-то точно ни о чем таком не догадывался, когда она положила глаз на меня. Я в ту пору был еще молод и достаточно глуп, чтобы поверить, будто я и моя магия способны вызывать восхищение, а не страх, а она была умна и достаточно решительна, чтобы воспользоваться моим тщеславием. Она всецело подчинила меня себе, и только тогда попросила спасти ее мужа.
— Людмила очень неплохо разбиралась в людях, — сухо добавил Дракон. — Она объяснила мне, что просто не может бросить супруга в таком состоянии. Уверяла, что ради меня оставит двор, отречется от титула и пожертвует репутацией, однако пока ее муж затронут порчей, честь велит ей оставаться с ним. Но если только я спасу ее мужа, она обретет свободу и сможет бежать со мною. Людмила сыграла на моем эгоизме и моей гордыне одновременно. Уверяю тебя, я воображал себя благородным героем, который пообещал спасти мужа своей возлюбленной. И тогда… она позволила мне увидеть его.
Дракон умолк. Я едва дышала — я сидела тихонько, как мышь под совиным дуплом, лишь бы он только продолжал. А Дракон словно бы ушел в себя, и я узнавала эту мрачную обреченность: я помнила, как жутко хохотал надо мною Ежи со своего одра, помнила по-птичьи яркие глаза Каси там, внизу, и понимала: в моем лице читалось то же самое.
— Я бился над ним полгода, — наконец выговорил Дракон. — А я уже тогда считался самым могущественным магом Польнии; я был уверен, что справлюсь с чем угодно. Я перевернул вверх дном и королевскую библиотеку, и университетскую, и сварил не один десяток снадобий. — Дракон махнул рукой в сторону стола, где лежала закрытая книжица Яги. — Вот тогда я и купил этот дневник, и это было отнюдь не самым глупым из моих тогдашних поступков. Ничего не помогало. — Губы его снова изогнулись. — Потом приехал сюда. — Дракон обвел башню пальцем. — Здесь тогда жила другая ведьма, по имени Врана: долину от Чащи охраняла она. Я думал, может, у нее найдется ответ. Она уже состарилась, и большинство придворных магов ее старательно избегали; никто не хотел, чтобы его прислали на смену Вране, когда она наконец умрет. Я этого не боялся; я был слишком могуществен, чтобы меня отослали от двора.
