— Этой магии для внесения в реестр хватит? Или мне еще что-нибудь показать? — спросила я.
Маги потрясенно глядели на меня. В наступившей тишине я услышала, как снаружи, во дворе, раздались крики и топот бегущих ног. В залу уже заглядывали стражники, сжимая рукояти мечей, и тут до меня дошло: я только что до основания сотрясла королевский замок в королевской столице и наорала на величайших магов страны.
Но в реестр меня все-таки внесли. Король потребовал объяснений землетрясению, всю вину свалили на меня — зато после уже не скажешь, что ведьма из меня никудышная. Но маги не сказать чтобы сильно порадовались. Рагосток, похоже, обиделся и затаил на меня зуб; по мне, куда как неблагоразумно с его стороны, ведь это он меня оскорблял. Алоша смотрела на меня еще более подозрительно, как будто вообразила, что я скрывала свою силу из каких-то коварных соображений, а отцу Балло просто не хотелось меня зачислять, поскольку в его устоявшиеся представления о мире я вообще не вписывалась. Он был человеком незлым, но, подобно Саркану, одержимо жаждал все объяснить и понять, а вот Саркановой гибкостью не обладал. Того, чего Балло не находил в книгах, просто не существовало; а то, что он обнаруживал аж в трех книгах, для него являлось прописной истиной. Один только Сокол поулыбался мне в этой своей раздражающей манере, явно забавляясь про себя; вот без его улыбок я отлично бы обошлась.
Уже на следующее утро мне снова пришлось оказаться с ними лицом к лицу — в библиотеке, на церемонии имянаречения. В присутствии этой четверки я ощущала себя еще более одинокой, чем в те, первые дни в Драконовой башне, когда меня словно отрезало от всей привычной жизни. Хуже того: я понимала, что никто из этих магов со мной не в дружбе и добра мне не желает. Если бы меня убило молнией, они бы облегченно выдохнули и в любом случае огорчаться бы не стали. Ну и ладно, мне все равно; единственное, что по-настоящему важно — это получить право выступить в защиту Каси. К тому времени я уже поняла, что никто другой о ней вообще не задумается: никому до нее и дела нет.
Имянаречение оказалось не столько церемонией, сколько новым испытанием. Меня усадили за рабочий стол, поставили передо мной чашу с водой, три чаши с разными порошками — красным, желтым и синим, свечу и железный колокол с выгравированными на нем золотыми буквами. Отец Балло развернул передо мною пергамент с заклинанием имянаречения: девять длиннющих головоломных слов с подробными разъяснениями, как произносить тот или иной слог и куда ставить ударение.
Я пробормотала слова про себя, пытаясь прочувствовать значимые слоги, но они беспомощно повисли у меня на языке: заклинание упрямо не желало распадаться на части.
— Ну? — нетерпеливо вскинулся Рагосток.
Запинаясь и спотыкаясь, я неуклюже продралась через все заклинание и принялась добавлять в воду порошки — щепотку тут, щепотку там. Магия сгущалась вяло и неохотно. Я намешала какой-то бурой мути в воде, просыпала все порошки по очереди на юбку и наконец отчаялась добиться большего. Я подожгла порошок, сощурясь, вгляделась сквозь облако дыма и нащупала колокол.
Я дала магии волю, и колокол звякнул в моей руке — надо же, такой маленький, а ноту издал долгую и глубокую, прямо как громадный колокол в соборе, что с рассветом вызванивает над городом заутреню: этот звук заполнил собою всю залу. Металл гудел под моими пальцами. Я отложила колокол на стол и выжидательно огляделась. Но нет, имя не проступило на пергаменте, не зажглось огненными буквами в воздухе — вообще нигде не появилось.
Маги глядели раздосадованно, хотя в кои-то веки досадовали они не на меня.
— Это шутка такая, да? — недовольно спросил отец Балло у Алоши.
Нахмурившись, Алоша взяла колокол в руку и перевернула: язычка внутри вообще не было. Маги изумленно уставились внутрь купола, а я — на них.
— А откуда возьмется имя? — спросила я.
— Голос колокола должен был назвать его, — сухо отозвалась Алоша. Она отложила колокол в сторону; он снова тихонько звякнул эхом той, глубокой ноты, и она обожгла купол свирепым взглядом.
Никто из магов не знал, что теперь со мной делать. Они с минуту помолчали, пока отец Балло бурчал что-то про нарушение правил, а потом Сокол — его неизменно забавляло все, что меня касалось, — легкомысленно предложил:
— Так, может, наша новая ведьма выберет себе имя сама?
— А по-моему, выбрать для нее имя надлежит нам, — возразил Рагосток.
Ну уж нет, еще не хватало, чтобы Рагосток поучаствовал в выборе имени: так я, не дай бог, окажусь Свинушкой или Дождевым Червяком! В любом случае, мне все это казалось ужасно неправильным. Я послушно исполняла свою партию в этом замысловатом танце — но внезапно поняла, что не хочу менять свое имя на новое, такое, за которым магия так и стелется; точно так же как не хочу ходить в этом вычурном платье с длинным волочащимся шлейфом, собирая всю пыль по коридорам. Я глубоко вдохнула и заявила:
— Имя у меня уже есть, и оно меня вполне устраивает.
Так что меня представили ко двору как Агнешку Дверниковскую.
В ходе представления я отчасти пожалела о своем отказе. Рагосток объявил мне, из вредности, не иначе, что церемония будет совсем скромная и что у короля нет времени на такие действа, когда они происходят не вовремя. Обычно новых магов вносили в реестр весной и осенью, одновременно с новопосвященными рыцарями. Если Рагосток не солгал, мне оставалось только радоваться: я стояла в конце тронного зала на длинном алом ковре — точно какое-то чудище язык раскатало в мою сторону, — а по обе стороны выстроились толпы блестящей знати, и все пялились на меня и перешептывались, прикрываясь широкими рукавами.
Я сама себе казалась ненастоящей, словно я — это не я. Пожалуй, мне бы и впрямь пригодилось другое имя — как личина, под стать неуклюжему платью с пышной юбкой. Я стиснула зубы, прошла через весь этот бесконечный зал до самого возвышения и преклонила колена перед королем. Его величество выглядел утомленным — как и во внутреннем дворе в день нашего приезда. Чело его охватывала корона темного золота, надо думать тяжкое бремя; но усталость короля объяснялась не ею. На его лице, с темно-русой, тронутой сединою бородой, пролегли морщины под стать Кристининым. Такие морщины появляются, если, не зная покоя, постоянно изводишься о завтрашнем дне.
Я вложила ладони в руки короля и пролепетала слова вассальной клятвы, то и дело запинаясь. Он ответил мне отработанной за многие годы речью, убрал руки и кивнул в знак того, что я могу идти.
Паж ненавязчиво поманил меня от трона, но я с запозданием осознала, что это мой первый и, вероятно, единственный шанс обратиться к королю с просьбой.
— Ваше величество, с вашего позволения… — начала я, изо всех сил пытаясь не замечать, с каким нарастающим негодованием смотрят на меня все те, кто стоит к трону достаточно близко, чтобы меня услышать. — Не знаю, прочли ли вы письмо Саркана…
Один из высоких дюжих лакеев у трона тут же ухватил меня за руку, поклонился королю дежурной улыбкой и попытался оттащить меня прочь. Не обращая на него внимания, я пробормотала обрывок Ягиного заклинания земли — и вросла в пол.
