Мне хотелось выбежать и прервать суд, заставить Марека немедленно все переиграть, но было слишком поздно. Вперед вышла первая свидетельница — Ива, в блестящем серебряном платье, прямая, как колонна.
— Я порчи не обнаружила, но я не поклянусь, что ее нет, — невозмутимо проговорила она, обращаясь напрямую к королю и словно бы не замечая, что Марек стиснул зубы, а его латная перчатка скрежещет по рукояти меча. — Королева так и не стала самой собою. Она по сей день не произнесла ни слова, она никого не узнает. Ее тело полностью изменилось. От смертных мышц и костей ничего не осталось. И даже притом что плоть возможно превратить в металл и камень, порчей не затронутые, данное преображение со всей очевидностью было произведено посредством и при содействии порчи.
— И все-таки, если бы ее измененная плоть заключала в себе порчу, — вклинился Сокол, — ты разве не разглядела бы ее под моим заклинанием?
Ива даже не обернулась в его сторону. Сокол явно заговорил не вовремя. Целительница лишь склонила голову перед королем, тот кивнул и легонько шевельнул пальцами в знак того, что она может идти.
Архиепископ был не менее уклончив. Он подтвердил лишь, что испытал королеву на всех священных реликвиях собора, — но не сказал, что порчи в ней нет. Полагаю, этим двоим очень не хотелось, чтобы впоследствии их обвинили в ошибке.
Лишь несколько свидетелей высказались в пользу королевы: лекари, которых приводил к ней Марек. О Касе никто вообще не заговаривал. О ней эти люди просто не задумывались — а ведь Касе предстояло жить или умереть по их слову. Королева стояла рядом с ней, немая и равнодушная. Свет в ней погас; теперь весь двор видел перед собою пустотелую куклу с бессмысленным лицом.
Я оглянулась на Алошу, ожидающую тут же, затем на Балло по другую ее сторону. Я знала: когда очередь дойдет до них, они выйдут и расскажут королю про тот чудовищный бестиарий, что остался лежать в Чаровницкой в окружении железа и соли, под всеми защитными заклинаниями, какие только сумели наложить маги; а вокруг расставлена стража. Алоша подтвердит: рисковать нельзя; она объяснит королю, что королевство в опасности.
И тогда король, если захочет, встанет и объявит: законы против порчи нерушимы; изобразит сожаление и пошлет королеву на смерть, и Касю с нею вместе. И, глядя на короля, я понимала: так он и поступит. Именно так и не иначе.
Король уселся поглубже — как будто вес его тела нуждался в поддержке громадного резного трона — и прикрыл ладонью неулыбчивый рот. Решение уже пришло, неодолимое, как снегопад: поначалу это только легкая пороша, но постепенно метель усиливается и сугробы растут и растут. Выскажутся остальные свидетели, но король их не услышит. Он уже все для себя решил. В тяжелом, мрачном лице я прочла Касину смерть. Я в отчаянии заозиралась по сторонам и поймала взгляд Сокола. Марек стоял рядом с ним, напрягшись под стать своему кулаку, стиснувшему меч.
Солья оглянулся на меня и только руками ненавязчиво развел, давая понять: «Я сделал все, что мог». Маг придвинулся к Мареку и зашептал что-то ему на ухо, и, как только удалился последний из врачей, принц объявил:
— Пусть Агнешка Дверниковская засвидетельствует, как была освобождена королева.
В конце концов, именно этого мне и хотелось. Вот зачем я приехала, вот зачем добивалась, чтобы меня внесли в реестр. Все смотрели на меня — даже король, насупив брови. Но я по-прежнему не знала, что сказать. Что за дело королю и всем этим придворным, если я и подтвержу, что королева не затронута порчей? И уж конечно, все, что я расскажу о Касе, их вообще не интересует.
Может, Солья, если его попросить, попробует сотворить «Призывание» со мною вместе? Я подумала об этом и представила, как ослепительно-белый свет явит правду всему двору. Но… ведь королеву уже испытывали под покровом Ядвиги. Весь двор рассмотрел ее под прозревающим заклинанием Сокола. Король своими глазами видел: порчи в ней нет. Правда тут ни при чем. Двору не нужна правда, и королю тоже. Любую правду, что я им предоставлю, они сбросят со счетов так же легко, как и все прочее. Правда не заставит их передумать.
Но я могу дать им нечто совсем другое. Я могу дать им то, чего они хотят на самом деле. И тут я поняла, что им надо. Они хотят знать. Они хотят видеть, как все было. Они хотят ощутить собственную причастность к спасению королевы, они хотят жить в песне. Это никакая не правда, но это может убедить их пощадить Касю.
Я закрыла глаза, вспоминая заклинание иллюзии. «Иллюзию армии создать проще, нежели армию как таковую», — говорил Дракон, и, уже начиная нашептывать нужные слова, я поняла, насколько он прав. Воздвигнуть чудовищное сердце-древо оказалось ничуть не сложнее, чем создать один-единственный цветок: с такой пугающей легкостью оно проросло из мраморного пола. Кася резко выдохнула; послышался женский визг; где-то в зале опрокинулся стул. Я отгородилась от шума. Заклинание напевно лилось у меня с языка, а я подпитывала его магией и тошнотворным ужасом, туго свернувшимся внизу моего живота. Сердце-древо росло и росло, и раскидывало по зале гигантские серебряные ветви; и потолок уже таял, терялся в серебристой шелестящей кроне и жутком зловонии плодов. Желудок у меня скрутило, и тут в траву у меня под ногами покатилась голова Яноша и ударилась о расползшиеся корни.
Придворные заорали, кинулись к стенам, а стены уже таяли и исчезали. Повсюду вокруг нас зала словно растворилась, уступая место лесу и звонкому лязгу стали. Марек, разом встревожившись, выхватил меч, и как раз вовремя: на принца кинулся серебристый богомол. Чудовищные когти, метя в плечо, царапнули по блестящей стальной броне. Отовсюду из травы под ногами на принца смотрели трупы.
Перед глазами у меня поплыл сизый дым, внезапно затрещало пламя. Я обернулась к стволу: там был и Саркан, дерево поймало его, серебряная кора пыталась пожрать пленника, а Дракон говорил: «Ну же, Агнешка», — и огнь-сердце сиял алым у него в пальцах. Машинально я уже почти протянула ему руку, вспоминая ужас и боль тех минут, и на мгновение — на единственное краткое мгновение, не более! — Саркан перестал быть просто иллюзией и обрел реальность. Нахмурясь, он изумленно воззрился на меня, в глазах его читалось: «Что ты такое творишь, ты, идиотка?!» — это был он, не знаю как, но он, действительно он; и тут между нами взбурлил очистительный огонь, и Саркан исчез; он снова превратился в иллюзию, он горел в пламени.
Я обняла ладонями ствол, кора скручивалась и трескалась, расползалась, как шкурка перезрелого помидора. Рядом со мной стояла Кася — настоящая, круша и взламывая древесину. Вот ствол раскололся надвое, и изнутри, пошатываясь, на нас вывалилась королева: она протягивала к нам руки, искала помощи, лицо ее внезапно ожило, в нем читался ужас. Мы подхватили ее и вытащили наружу. Я слышала, как Сокол выкрикивает заклинание огня — и вдруг поняла, что он и впрямь призывает огонь, а мы на самом деле вовсе не в Чаще. Мы в королевском замке…
Как только я позволила себе об этом вспомнить, заклинание иллюзии выскользнуло у меня из пальцев. Дерево догорело в воздухе, огонь у его корней взмыл вверх по стволу и забрал с собою всю остальную Чащу. Трупы ушли в землю, лица их мелькнули перед нами в последний раз — все лица до единого! — и белый мраморный пол сомкнулся над ними. Я проводила их взглядом; по щекам моим бежали слезы. Я и не знала, что так хорошо запомнила погибших солдат и воссоздам столь многих. Но вот последние призрачные листья развеялись: мы снова были во дворце, перед троном, и король, поднявшись на ноги, потрясенно глядел на нас с возвышения.
