Я познакомилась со многими молодыми коллегами; оказывается, нас больше, чем мы думали, теперь мы будем встречаться и неофициально. Мне предстоит также уделять больше внимания делам нашего союза учительниц народных школ. Я не хочу ограничивать горизонт своей жизни пределами одной деревни.
Я скопила денег, скоро наберется столько, что хватит на покупку подержанного велосипеда – или подержанного пианино. Надо сделать выбор. Наверное, куплю велосипед – я не хочу сиднем сидеть в деревне. К тому же, пока нет пианино, в моем распоряжении все же есть орган в деревенской церкви.
Вот такой была моя жизнь в этом месяце. Я думаю о тебе, не проходит и пяти минут, чтобы я не думала о тебе, нет ни одного вечера, когда бы моей последней мыслью перед сном не был ты, и ни одного утра, когда бы я не просыпалась с мыслью о тебе. Да будут они, мои мысли, поддержкой тебе!
16 июня 1914 г.
Герберт, Герберт, любимый!
Май у меня был плохой. В мае германо-норвежская экспедиция достигла вашего судна и спасла двух немцев, которые вынесли зимовку на борту. Ни ты, ни твои товарищи на корабль не возвращались, а эти двое ничего о вас не знают. Еще одна экспедиция пока не вернулась. Она разыскивает вас на восточном побережье Северо-Восточной Земли. В газете пишут, что поиски следовало бы вести на западном побережье. В газете пишут также, что за истекшее время вы уже должны были добраться до поселка. Травмы или обморожения могли задержать вашу группу. Но если бы хоть один из вас мог идти, он бы двинулся дальше и дошел, а если ни у кого уже нет сил идти и вы вынуждены оставаться в хижине или палатке, то искать вас – это, мол, все равно что искать иголку в стоге сена. В газете упоминают об одной датской экспедиции, которая выдержала две зимовки в Гренландии. Но датчанам оказали помощь эскимосы, а на Северо-Восточной Земле нет ни эскимосов, ни лапландцев.
Когда я писала тебе о своей жизни, мне казалось, что ты смотрел на меня или везде за мной следовал. Да, ты далеко, однако я не ощущала этой дали. А теперь вот чувствую, как ты далеко. Долетают ли к тебе, в твою дальнюю даль, мои слова? Когда я пишу о тебе, о твоем судне, твоих товарищах и об экспедициях, снаряжаемых для вашего спасения, ты мне так близок. А все, что я рассказываю о своих буднях, словно проваливается в трещину, которая пролегла между нами.
Я не хочу этой трещины. Я хочу, чтобы ты оставался со мной. Айк интересуется экспедициями. Занна не получает газет, и он читает газеты у меня, недавно он прочитал о тебе и спрашивал, кто такие эскимосы и лапландцы. Я ходила на встречу с коллегами – одним учителем и семью учительницами, мы познакомились на общем учительском собрании; другие учителя-мужчины предпочли встречаться без женщин-учительниц, а какие-то учительницы не приехали на нашу встречу, опасаясь вызвать недовольство школьного начальства. Мы сразу условились, что не будем обсуждать свои личные дела – только школьные занятия и учеников, в этот раз мы советовались о том, как нам убедить родителей и пастора, чтобы они отправили мальчика или девочку в гимназию. По этой части у меня в последние годы было больше успехов, чем у моих коллег. Под конец мы все-таки поговорили о своих личных делах: одна учительница хочет выйти замуж, однако заработков ее нареченного не хватит на содержание семьи, заработков их обоих могло бы хватить, однако, выйдя замуж, она должна будет оставить работу в школе. Учителю, который участвовал в этой встрече, от кого-то в наследство достался велосипед, сам он не ездит, так как велосипед дамский, и готов продать его мне, цена приемлемая. Мы с Занной наварили варенья и, как задумали под Новый год, продадим его на рынке в Тильзите. Муж Занны построил у меня во дворе курятник, через неделю мне дадут цыплят, а там, глядишь, заведу и курочек, так что задуманное под Новый год исполняется.
Помнишь ли ты, как четыре года назад ночью, после твоего доклада, мы слушали соловья? Нынешним летом я слушаю соловья каждую ночь. Я люблю щелканье и посвистывание, но больше всего – когда соловей заливается долгими трелями, они проникают в самую глубину сердца. Лето нынче теплое, и мне так хотелось бы лежать с тобой на берегу Немана или у моря, мы бы провожали уходящий вечер, и встречали ночь, и смотрели на небо, сначала оно светлое, потом все больше и больше темнеет, мы отыскиваем звезды, то одну, то другую, пока взгляд не затеряется в глубинах неба. Соловей поет о любви и смерти, о нашей любви, о нашей смерти.
Перед отъездом ты не знал, что ответить на мой вопрос: что тянет тебя в Арктику? А теперь ты нашел ответ? Ты сказал тогда: или в Арктику – или на войну, и еще сказал, мол, у тебя есть друзья, которые говорят, что скоро будет война. Вот и старая Мина говорит, мол, ей привиделись три всадника.
Часто мне кажется, что сил больше нет, что уже слишком много всего: любви, страха, надежды, отчаяния, близости, отчуждения. Иногда охватывает такая ярость на тебя, что сердце чуть не разрывается, а в следующую минуту начинаются жестокие угрызения совести. Вернись! – я зову тебя снова и снова: вернись! – но ты не слышишь. Услышь меня! Вернись!
1 июля 1914 г.
Мой дорогой Герберт!
Июнь тоже был плохой. Вернулась последняя экспедиция, которая еще искала тебя. Они не нашли ни твоих следов, ни записки, оставленной под пирамидкой из камней, как это делают полярные путешественники, ни покинутой палатки, ни брошенного снаряжения. Ваше судно уже пришло в гавань на западном Шпицбергене, льды отпустили его из плена, и участники экспедиции привели в гавань.
Новых спасательных экспедиций не будет. 28 июня в Сараеве какой-то серб застрелил австрийского престолонаследника Франца Фердинанда и его супругу. Одни говорят, Австрия объявит войну Сербии, другие опасаются, что за Сербию вступится Россия. Так оно будет или иначе, но ни денег, ни людей для новой арктической экспедиции никому теперь не набрать. Тебе остается рассчитывать лишь на себя самого.
В той газетной статье, где пишут о возвращении последней спасательной экспедиции, высказываются соображения о том, что ждет тебя и твоих товарищей. Ваших запасов и запасов, оставленных в хижинах и на стоянках прежними экспедициями, а также охотниками и рыбаками, может хватить надолго. Но, пишет газета, полагать, что вы, все четверо, подорвавшие свое здоровье, за лето окрепли и вскоре объявитесь где-нибудь, – это несбыточно. Никогда, мол, нельзя терять веру и надежду, люди подчас способны на то, что превосходит человеческие возможности, в этом им, дескать, помогают высшие, чудесные силы. Но, пишут дальше, нужно с любовью подумать о тех, к кому вы не вернулись и, должно быть, никогда не вернетесь.
Нет, я не теряю веры и надежды, и я ни о ком не думаю с любовью, кроме тебя. В эти месяцы ты иногда и правда был от меня далек. Но теперь ты от меня не дальше, чем был до возвращения последней экспедиции, и не дальше, чем до ее отправки. Меня не интересует, что о тебе пишут. Ты по-прежнему в моем сердце, я надеюсь вместе с тобой, верю в тебя, люблю тебя и остаюсь
8 августа 1914 г.
