— Уходи отсюда! — крикнул он, сжав кулаки, и развернулся к ней спиной.
Валентина дрожала, как от холода. Александр никогда не устраивал ей сцен, неужели он, почувствовав ее уязвимость, решил воспользоваться этим? Да, она всегда полностью контролировала их связь, и не только потому, что они принадлежали двум разным мирам, а ее мир был миром власти и денег, но потому что она никогда бы не согласилась отдаться человеку, над которым бы не господствовала. Однако Валентина нуждалась в Александре, она не находила этому объяснений, но факт оставался фактом.
Иногда, во время официальных ужинов, Валентина рассматривала знакомых мужа, как будто это были забавные зверюшки. Ей казалось, что эти респектабельные дамы и их благородные мужья являются образчиками той старой Франции, которая давно исчезла вместе с корсетами, вытесненными нарядами Пуаре
[22], и честными политиками. Эти люди утверждали, что возмущены трюкачествами Французского банка, политикой Эдуарда Эррио, которая привела к инфляции. Разоблачение этого политика привело к падению правительства и буквально шокировало Андре.
Валентина не ощущала духовного родства с этими людьми. Им она предпочитала щеголя Макса Гольдмана, взрывную Одиль Венелль или оригиналку Людмилу Тихонову, хотя госпожа Фонтеруа больше не осмелилась встретиться с художницей, чье имя теперь частенько мелькало на страницах газет. Валентина восхищалась лишь теми людьми, кто следовал порывам собственного сердца. Такие понятия, как «долг» и «строгость», утомляли ее до невозможности, и когда Валентина слушала, как ораторствует ее свекор, она еле сдерживала зевоту.
Ее связь с Александром отвечала ее инстинктивной потребности играть с огнем. С течением лет Валентина поняла, что ей нравится риск, но молодая женщина была достаточно умна, чтобы сознавать, что она способна лишь на очень робкие проявления бунта. Так, она могла появиться на приеме в весьма дерзком платье из последней коллекции, играть на бегах или завести любовника, работающего на ее мужа… Но чтобы развестись и жить, подобно ее любимым героиням из романов Виктора Маргеритта, которые отказывались от искусственного рая и воспитывали детей в любви, Валентина слишком любила комфорт.
Она придумала для себя особый образ: женщина безукоризненной элегантности, которая навязывает всем окружающим свои решения и свои капризы. Единственным человеком, которому Валентина могла бы довериться, была Одиль, но даже с лучшей подругой госпожа Фонтеруа всегда держалась настороже, прекрасно понимая, что влюбленная супруга ничего не скрывает от мужа.
Мысль о Пьере Бенелле вернула Валентину на землю. В ту же секунду весь этот спор с Александром показался ей глупым и детским. Они были любовниками, ну так что? Зачем же все портить? Иногда, опьяненный мимолетным наслаждением, он шептал ей «я люблю тебя» и строил планы на будущее, но красавица всегда делала вид, что не слышит.
— Я боюсь, что между нами возникло недопонимание, — спокойно сказала Валентина. — Я не могу обещать тебе большего, Александр. Если тебя это не устраивает, то нам лучше не видеться.
Когда молодая женщина открывала дверь, ее сердце забилось сильнее. Она не могла поверить, что они расстанутся вот так, без серьезной причины. Почему его перестали устраивать правила игры? Она думала о тех днях, когда все ее мысли были лишь об Александре, когда она посвящала ему каждое мгновение своей жизни, когда она мечтала оказаться в его объятиях. Валентина внезапно ощутила, что ее бьет крупная дрожь.
Мужчина пристально смотрел в окно. А Валентина смотрела на его длинные ноги, тонкую талию, прямую спину; она с трудом подавила желание подойти к нему и прижаться щекой к его плечу. Все бесполезно. Они найдут другой повод, чтобы расстаться. Александр все еще полон иллюзий. Та любовь, о которой он говорил, не выдержит испытания временем. Она затвердеет, затем пойдет трещинами и разлетится на мелкие осколки сожаления, острые, как стекло.
Валентина хотела найти слова, чтобы сказать любовнику, как она сожалеет, что не собиралась причинить ему боль. Внезапно молодая женщина почувствовала, что готова разрыдаться, но так как она ни за что на свете не призналась бы в собственной слабости, она толкнула дверь, и та закрылась за ней с сухим щелчком.
Иваново, 1930
Напрасно Сергей пытался удержать последние обрывки утренних грез — сон неумолимо ускользал от него. Он вслушивался в звон тарелок, которые мама расставляла на столе: холодное мясо, яйца и лук. Скоро он почувствует дыхание матери на своей щеке и ощутит, как она чертит крест у него на лбу — так она поступала каждое воскресенье. Этот жест теперь считался контрреволюционным, но Анна Федоровна не желала от него отказываться. Сережа, как обычно, сделает вид, что спит. Этот воскресный утренний ритуал доставлял мальчику огромное удовольствие, но он стыдился в этом признаться.
Однако этим утром он не мог скрыть своего возбуждения: ведь сегодня было не обычное воскресенье, сегодня он отпразднует свое двенадцатилетие и станет гордым обладателем охотничьего карабина.
Мама легонько коснулась плеча сына рукой.
— Вставай, Сережа, — прошептала она.
Мальчик поднял руки, чтобы обнять ее за шею, и тут же застеснялся этого инстинктивного детского жеста. «Это в последний раз, — пообещал он себе. — Отныне я — мужчина!»
Несколькими минутами позже, одетый в штаны из грубой ткани и праздничную рубаху с вышивкой, он занял свое обычное место на деревянной скамье, удивляясь тому, что отец уже ушел. Мать поставила перед сыном чашку теплого молока, положила кусок хлеба, а сама села спиной к печке и налила себе травяного чая. Прежде чем приступить к завтраку, женщина ненадолго закрыла глаза. Сергей знал, что она молится.
Несколько лет тому назад мальчик проснулся глубокой ночью и услышал, как его родители негромко ссорились. Немного обеспокоенный, он напряг слух. Его мать и отец отличались спокойным нравом, они были людьми веселыми и незлобивыми. Правда, отца лучше было не тревожить в те моменты, когда у него случался очередной приступ мигрени. Друзья отца ему завидовали, потому что мужчина почти никогда не пьянел. Сергей полагал себя счастливчиком. Он мог лишь догадываться, как страдает несчастный Володя, чей отец Николай пил по-черному и нещадно избивал сына.
В ту ночь мальчик, услышав голос отца, сначала не узнал его — столь тревожным он показался Сергею. Мужчина говорил о том, что времена изменились, что красные захватили власть по всей стране и даже в Сибири, и что хочет того его жена или нет, но официально Бога больше не существует. Она должна забыть все обычаи царского режима, причем речь идет о ее собственной жизни и о благополучии всей семьи. Испуганный ребенок почувствовал отчаяние и смятение отца, но убедить в чем-либо Анну Федоровну было задачей не из легких. Она и так возмущалась, что большевики прогнали попа из близлежащей деревни.
