Рядом присел на ящик Гастра, бледный и дрожащий всем телом. Келл положил руку на плечо юному стражнику.
– Это первый раз, когда тебе пришлось отнять жизнь?
Гастра сглотнул и кивнул.
– Я всегда знал, что человеческая жизнь хрупкая, – хрипло отозвался он. – Достаточно трудно просто поддерживать жизнь в чем-то живом… Но обрывать ее своими руками…
Голос его прервался, он резко отвернулся – и его стошнило на палубу.
– Все в порядке, – Келл присел рядом с ним, хотя его собственное тело стонало от боли – мелких ран на нем насчитывалось навряд ли меньше дюжины, к тому же навалилось обычное после боя чувство опустошенности.
Через пару мгновений Гастра снова выпрямился и вытер губы рукавом.
– Кажется, я вправду готов стать жрецом. Как думаете, Тирен примет меня обратно?
Келл ласково сжал плечо юноши.
– Мы с ним обязательно поговорим об этом, когда доберемся до дома.
Гастра выдавил улыбку.
– Было бы здорово.
– А где Бард? – вмешался Алукард.
На этих его словах и появилась Лайла. И не одна: за собой она с трудом тащила израненное, покалеченное тело капитанши «Призрака».
Келл пораженно смотрел, как она подтащила Джасту поближе и заставила ее встать на колени. Лицо капитанши было все в кровоподтеках, руки связаны куском веревки, одна нога явно сломана.
– Лайла, что ты…
– Может, ты им расскажешь? – Лайла пнула Джасту сапогом. Та только усмехнулась, и Лайла объяснила сама: – Это все ее вина.
Алукард выговорил с отвращением:
– Токк, Джаста… значит, «Морские змеи»?
Теперь был ее черед презрительно скривиться.
– Ну, не всем же быть королевскими любимчиками.
Усталый разум Келла встрепенулся. Одно дело, если вам не повезло, и вы случайно стали жертвой пиратов. И совсем другое дело, когда на вас нападают намеренно, назначают вас добычей.
– Кто тебя нанял?
– Вот что я у нее нашла. – Лайла протянула кошелек, полный синих самоцветов. Не просто драгоценных камней, но очень приметных маленьких опалов, какими фароанцы обычно украшают себе лица.
– Сол-ин-Ар, – прошептал Келл. – И какой приказ он отдал?
Джаста вместо ответа смачно плюнула на палубу. Лайла надавила сапогом на ее сломанную ногу, и та зарычала от боли.
– Убить предателя всегда приятно, – выдавила она, – но меня наняли, чтобы убить черноглазого принца. – Их с Келлом взгляды встретились. – А «Морские змеи» не останавливаются, пока работа недоделана.
Кинжал возник словно ниоткуда.
Только что руки Джасты были пусты, а в следующий миг в них сверкнула таившаяся где-то полоса стали. Сверкнула – и вылетела в воздух, нацеленная Келлу прямо в сердце. Его разум осознал это быстрее, чем тело успело отреагировать.
Ему предстояло много недель, месяцев, лет размышлять, мог он отвести удар или нет.
Если бы только он мог призвать силу и приказать металлу поменять траекторию… но в тот момент он был совершенно пуст.
Кинжал достиг цели и по рукоятку вошел в плоть.
Келл отшатнулся, готовый к боли, которой он так и не испытал.
Перед ним мелькнули каштановые кудри Гастры, золотистые даже в ночной темноте. Юноша был быстрее молнии и успел броситься между Келлом и кинжалом. Его руки были не подняты, чтобы блокировать удар, а раскинуты, как будто он хотел поймать оружие в полете.
Сталь вошла ему прямо в сердце.
Из горла Келла вырвался рык, когда Гастра – Гастра, который умел выращивать деревца и цветы, который мог бы стать прекрасным жрецом, стать кем угодно, но выбрал работу стражника, личного охранника Келла, – пошатнулся и упал.
– Нет! – крикнул антари, подхватив тело юноши раньше, чем оно ударилось о палубу. Гастра был уже совершенно мертвым, но Келл просто должен быть сделать хоть что-нибудь, хотя бы попробовать… Зачем человеку столько магии, если он не может отвести смерть от других?
– Ас хасари! – умолял он, прижимая ладонь к груди Гастры, даже когда угасло последнее биение сердца.
Слишком поздно.
Он опоздал.
Даже у магии есть предел.
И Гастра мертв.
Кудри были откинуты со лба, глаза, в которых раньше – только что – светилась жизнь, потемнели, потускнели.
Келл опустил тело Гастры на палубу, вытащил кинжал из его груди и поднялся. Он тяжело дышал, вдохи и выдохи были короткими и рваными. Келлу хотелось кричать. Хотелось плакать навзрыд.
Но вместо этого он сделал несколько тяжелых шагов вперед и перерезал Джасте горло.
VII
Рай стонал от боли.
Боль была не острая и внезапная, а ноющая, глубоко проникающая в мышцы – перенапряжение всего тела, утрата энергии. Он сел в постели, натягивая на себя шелковые простыни, пытаясь согреться теплом еще тлевшего очага, но в голове пульсировала кровь, сердце колотилось как бешеное.
«Ты здесь», – напомнил он себе, стараясь прогнать ночной кошмар.
В этом ужасном сне он тонул.
Совсем не так, как в прошлый раз на балконе – всего несколько дней? часов? – назад, когда Келл прыгнул в реку вслед за Холландом. Нет, на этот раз все происходило медленнее. Во сне Рай всё глубже уходил под воду, которая выдавливала воздух из его легких, в бездонную водяную могилу.
Но боль, которую он сейчас чувствовал, не была последствием сна. Это была реальная боль, хотя и не принадлежала ему. Она принадлежала Келлу.
Рай потянулся к гербовой фибуле на прикроватном столике. Как бы он хотел увидеть, что происходит с его братом, а не только ощущать! Иногда во сне он видел какие-то проблески реальности Келла, но он никогда не мог удержаться там, разглядеть получше.
Рай крепко сжал в пальцах золотую зачарованную фибулу, желая почувствовать жар магии Келла, и только тогда осознал, насколько он тут беспомощен. Совершенно бесполезен для брата. Он мог позвать Келла, попав в беду, но Келл не мог позвать его… или не стал бы.
Принц снова откинулся на подушки, прижимая фибулу к груди. Боль уже уходила, приливная волна спадала, оставляя тяжесть во всем теле и пробуждающийся страх.
Больше заснуть он не смог.
Графины и бутылки с напитками поблескивали на полке в свете камина, манили к себе. Рай встал, чтобы налить себе чего-нибудь выпить, и добавил к янтарной жидкости каплю снадобья Тирена. Он поднес бокал к губам, но так и не отпил – что-то отвлекло его внимание. Его доспехи. Они лежали на кушетке, как тело спящего человека, наручи были скрещены на груди. Теперь, когда город погрузился в сон, в доспехах больше не было нужды, но они по-прежнему звали его, и их зов был сильнее снадобья, сильнее темноты – всегда особенно непроглядной перед рассветом.
