Королева заметила Алукарда, нахмурилась, вырвалась из тесной кучки окруживших ее вестра.
– Мой сын пришел в себя? – вполголоса спросила она.
– Нет еще, ваше величество, – ответил он. – Но с ним сейчас Келл.
Наступило долгое молчание, потом королева кивнула. Ее мысли были уже далеко.
– Это правда? – спросил он. – Что Рай… – Он не хотел облекать в форму эти слова; произнесешь – и они обретут жизнь и вес. Он по кусочкам собирал мозаику, распавшуюся с гибелью Рая, видел точно такое же клеймо на груди Келла.
«Тебя кто-то ранил», – сказал он в тот вечер, заметив печать над сердцем Рая. Но нет – с ним поступили гораздо хуже.
– Теперь он поправится, – сказала королева. – Это главное.
Ему хотелось что-нибудь добавить, сказать, что он тоже волнуется за принца (интересно, знает ли она – а если знает, то как много – о лете, которое он провел с Раем, о том, как сильно принц ему дорог). Но Эмира уже отвернулась, чтобы уйти, и он остался с горечью несказанных слов на языке.
– Так, кто следующий? – послышался знакомый голос. Алукард обернулся и увидел свою воровку в окружении дворцовой стражи. Он встрепенулся, но потом понял, что ей ничто не угрожает.
Стражники стояли перед ней на коленях, и Лайла Бард – подумать только! – дотрагивалась каждому до лба, как будто даруя благословение. Со склоненной головой она выглядела как святая.
Если только святые одеваются в черное и носят ножи.
Если только святые благословляют верующих кровью.
Стражники, получив красные полоски на лбу, удалились, и Алукард подошел к ней.
Вблизи стало заметно, насколько Бард бледна. Под глазами, как синяки, лежали тени. Она обмотала порезы на руке полотняным бинтом.
– Оставь хоть немного крови в жилах, пожалуйста, – сказал он и помог ей затянуть бинт.
Она подняла глаза, и он заметил неестественный блеск. Стеклянная поверхность правого глаза, когда-то ровная и каряя, почти как живая, покрылась паутиной трещин.
– Твой глаз… – еле вымолвил он.
– Знаю.
– Похоже…
– Что, страшно?
– Что тебе очень больно. – Его пальцы потянулись к капельке засохшей крови, застывшей, как слезинка, во внешнем уголке разбитого глаза. Крохотная царапинка от удара ножа. – Ночь выдалась долгая?
Она сдавленно улыбнулась:
– А будет еще дольше.
Алукард перевел взгляд с меток на стражниках к ее окровавленным пальцам.
– Чары?
– Благословение, – ответила Бард. Он изогнул бровь. – Разве ты не слышал? Я, оказывается, авен.
– Я всегда знал, что в тебе что-то кроется, – усмехнулся он. Вдруг по соседнему окну зазмеилась трещина, и двое жрецов кинулись к новичку, работавшему над заклятием. Алукард понизил голос: – Ты уже была снаружи?
– Да, – сказала она, и ее черты заострились. – Это… это очень… плохо. – Ее голос неуверенно задрожал. Бард всегда была не из болтливых, но он не мог припомнить, чтобы она когда-нибудь лишалась слов. Она немного помолчала, искоса поглядывая на пестрое собрание в зале, и снова тихо заговорила: – Стражники не выпускают людей из домов, но туман – что бы в нем ни таилось – ядовит. Одни, вдохнув его, гибнут в считанные мгновения. Но не рассыпаются в прах, как было в Черную ночь, – добавила она, – так что тут дело не в одержимости. Но они после этого не такие, как были. А тем, кто сопротивляется, бывает еще хуже. Жрецы пытаются узнать как можно больше, но пока что… – Она вздохнула, взъерошив челку над разбитым глазом. – Я видела в толпе Леноса, – добавила она. – Он, кажется, живой. Но Тав… – Она покачала головой.
Алукард нахмурился.
– Это уже дошло до северного берега? – спросил он, сразу подумав о поместье Эмери. О сестренке. Бард не ответила, и он шагнул к двери. – Я должен…
– Нельзя, – сказала она, и он ожидал упреков – ты, мол, все равно ничего не сможешь сделать – но Бард, его Бард, всегда оставалась самой собой. – У дверей стоит стража, – пояснила она. – У них строгий приказ никого не впускать и не выпускать.
– Тебя же это никогда не останавливало.
– Верно. – Она еле заметно улыбнулась. – Зато тебя могу остановить я.
– Попробуй.
Видимо, она заметила в его глазах сталь – ее улыбка быстро погасла.
– Подойди сюда.
Она ухватила его за воротник и привлекла к себе. На один головокружительный миг ему подумалось, что она хочет его поцеловать. В памяти вспыхнула другая ночь – спор, прерванный поцелуем, сплетение тел как последний довод – но сейчас она просто прижала ему палец ко лбу и нарисовала короткую черточку.
Он протянул руку к ее лицу, но она отстранилась.
– Это тебя защитит, – сказала она, – от всего, что там прячется. – И кивком указала на окно.
– Я думал, для этого есть дворец, – мрачно пошутил он.
– Может быть, – вздернула голову Лайла. – Но только если будешь сидеть внутри.
Алукард шагнул к двери.
– Да хранит тебя бог, – сухо сказала Бард.
– Что? – растерянно переспросил он.
– Ничего, – пробормотала она. – Просто постарайся остаться в живых.
II
Эмира Мареш стояла в дверях и смотрела, как спят ее сыновья.
Келл тяжело осел в кресле возле кровати Рая, положив голову на сложенные руки. Рядом валялся сброшенный плащ, голые плечи укутаны одеялом.
А принц вытянулся на кровати, положив одну руку на грудь. На его щеки вернулся румянец, ресницы трепетали – так всегда бывало, когда ему снился сон.
Как же мирно они спят!
Когда они были детьми, Эмира, дождавшись, когда они лягут спать, ходила, как привидение, из комнаты в комнату, поправляла простыни, гладила по головам, смотрела на спящих. Рай не позволял укутывать его одеялом – считал это ниже королевского достоинства. А Келл, если просыпался, смотрел на нее своими огромными глазами, в которых ничего нельзя было прочитать. Он настаивал, что и сам способен укрыться, и всегда так и делал.
А сейчас Келл пошевелился во сне, и одеяло соскользнуло с его плеч. Она машинально поправила его, но, едва пальцы коснулись его плеча, он подскочил, словно от удара, и уставился на нее мутными глазами, полными страха. Вокруг него уже трепетала магия, дрожала в воздухе, как жар.
– Это я, – тихо произнесла она. Но, узнав ее, он не расслабился. Руки опустились, но плечи так и остались заостренными, а во взгляде сквозила каменная тяжесть. Эмира попятилась. Ну почему, когда он просыпается, смотреть на него гораздо труднее?
– Ваше величество, – произнес он с почтением, но холодно.
– Келл, – начала она, тщетно отыскивая в душе теплоту. Надо продолжать, за именем должен последовать вопрос: куда ты ходил? Что случилось с тобой? С моим сыном? Но он уже был на ногах, уже накидывал плащ.
