На другом конце зала сильно подвыпившая компания затянула матросскую песню:
– «Он тихою тенью на палубу ступит…»
Келл опустошил свой бокал и потянулся за тем, который оставила она.
Холланд возил пальцами по луже на столе, бокал перед ним стоял нетронутым. Теперь, на твердой земле, в его лицо вернулись краски, но даже в сером зимнем плаще, даже в надвинутом на лицо капюшоне Холланд привлекал внимание. Было в нем что-то такое. Может, манера держаться, может, едва уловимый аромат чуждой магии. Запах пепла, стали и льда.
– Скажи что-нибудь, – буркнул в бокал Келл.
Холланд мимолетно взглянул на него, потом подчеркнуто отвел глаза.
– Этот передатчик…
– Что такое?
– Его должен применить я.
– Может быть, – напрямую ответил Келл. – Только я тебе не доверяю. – Лицо Холланда стало жестче. – И не хочу, чтобы это сделала Лайла. Она не умеет обращаться со своей силой и уж точно не знает, как пережить ее утрату.
– Значит, остаешься ты.
Келл посмотрел на остатки своего эля.
– Значит, остаюсь я.
Если передатчик работает так, как предполагал Тирен, значит, это устройство вытягивает из человека всю магию. Но магия Келла – единственное, что привязывает к нему жизнь Рая.
Он понял это, когда корчился в ошейнике, безжалостно высасывавшем силу, когда слышал угасающий стук сердца Рая. Неужели сейчас будет так же? И столь же мучительно? Или все-таки полегче? Брат знал, на что идет Келл, и дал свое согласие. При расставании он видел это у Рая в глазах. Слышал в его голосе. Рай задолго до прощания примирился со своей участью.
– Хватит думать только о себе.
– Что? – вскинул голову Келл.
– Осарон мой, – сказал Холланд, взяв наконец бокал. – И мне плевать на твои мечты о самопожертвовании и на попытки стать героем. Когда одному из нас придет время уничтожить монстра, это сделаю я. А если попробуешь встать у меня на пути, я тебе жестоко докажу, кто из нас сильнее как антари. Понял?
Над бокалом Холланд встретился глазами с Келлом и сквозь все слова, сквозь всю браваду увидел в его взгляде кое-что иное. Благодарность.
– Спасибо, – сказал Келл, и в груди его заныло от облегчения.
– За что? – холодно спросил Холланд. – Я иду на это не ради тебя.
* * *
В конце концов Ворталис провозгласил себя Зимним королем.
– Почему не летним? – спросил Холланд. – Или не весенним?
Ворталис фыркнул:
– Холланд, ты чувствуешь в воздухе тепло? Видишь, какими голубыми стали реки? Вот и я не вижу. Весна этого мира еще не настала, а уж лето тем более. Эти времена – для твоих будущих королей. А сейчас зима, и наша задача – ее пережить.
Они бок о бок стояли на балконе, а на ветру развевались знамена – раскрытая ладонь на темном фоне. Ворота были нараспашку, площадь заполнена от края до края – народ пришел посмотреть на нового короля, ждал, когда распахнутся ворота замка, чтобы войти и рассказать ему о своих бедах. Воздух гудел. Свежая кровь на троне – новые возможности для улиц. Надежда на то, что новый правитель окажется успешнее там, где его предшественники потерпели неудачу, что он сумеет восстановить все, что было утрачено, все, что начало умирать в тот миг, когда закрылись двери, что он раздует огонь в еле тлеющих углях.
На волосах Ворталиса темнел обруч из вороненой стали того же цвета, что и круг на его знамени. А во всем остальном он был прежним, таким же, каким его встретил Холланд в Серебряном лесу.
– Этот наряд тебе идет. – Ворталис кивком указал на короткий плащ Холланда, застегнутый фибулой с печатью Зимнего короля.
Холланд отошел на шаг от края балкона.
– Если не ошибаюсь, король у нас ты. Тогда почему же на публику выхожу я?
– Потому что, Холланд, правитель должен беречь равновесие между страхом и надеждой. Может, я и умею обращаться с людьми, но ты умеешь вселять в них страх. Я привлекаю их, как мух, а ты держишь на почтительном расстоянии. Вместе мы – притяжение и предостережение, и я бы хотел, чтобы все до единого знали: мой черноглазый рыцарь, мой самый острый меч твердо стоит рядом со мной. – Он покосился на Холланда. – Я прекрасно знаю, что в этом городе процветает цареубийство, мы и сами с тобой продолжили эту кровавую традицию, чтобы попасть сюда, поэтому – может, я и слишком самонадеян – не хочу закончить, как Горст.
– У Горста не было меня, – напомнил Холланд, и король улыбнулся.
– И слава богам.
– Как мне теперь тебя называть? Королем?
Ворталис вздохнул.
– Зови меня другом.
– Как прикажешь… – Холланд украдкой улыбнулся, вспомнив первую встречу в Серебряном лесу. – Ворт.
Ворталис тоже улыбнулся, широко и радостно, как давно никто не улыбался в городе, расстилавшемся под ними.
– И ведь если вдуматься, Холланд, для этого нужны лишь корона да…
– Кёт Ворталис, – окликнул стражник.
Улыбка Ворталиса слетела, оставив вместо себя жесткие углы, приличествующие новому королю.
– В чем дело?
– Там какой-то мальчик просит о встрече с вами.
– Мы ведь еще не открыли дверей, – нахмурился Холланд.
– Знаю, ваше величество, – ответил стражник. – Он вошел не через дверь. Просто… появился.
* * *
Первым делом Холланд обратил внимание на красный плащ мальчика.
Он стоял последи тронного зала и, вытянув шею, разглядывал сводчатый потолок, сложенный из костей. Этот плащ, он был такой яркий, не потускневший, как солнце на закате или ткань, которую носили все лето, а живой, алый, как свежая кровь.
Волосы были более мягкого оттенка – как осенние листья. Приглушенные, но ни в коем случае не тусклые, а новенькие черные сапоги были воистину черными, как зимняя ночь, с золотыми пряжками, такими же, как запонки. И весь он был острый и блестящий, как свежая сталь. И еще более странным, чем вид, был запах, витавший над ним, сладкий чуть ли не до приторности, как аромат сорванных цветов, начинающих гнить.
При виде него Ворталис тихо присвистнул, и юноша обернулся. Стало заметно, что глаза у него разные. Левый – светло-голубой, а правый – непроглядно-черный. Их взгляды встретились, и в голове у Холланда пробежала странная дрожь. Мальчику было лет двенадцать-тринадцать, гладкая холеная кожа и властная осанка выдавали особу королевской крови, но он несомненно был антари.
Мальчик шагнул вперед и бойко заговорил на незнакомом языке, ровном и плавном. У Ворталиса на шее была нарисована языковая руна, приобретенная в странствиях по дальним землям, но Холланд мог лишь улавливать интонации. Встретив его непонимающий взгляд, мальчик прервался и заговорил снова, на сей раз на родном языке Холланда.
