Она повернула голову, пальцы сами собой потянулись туда, где под ребра вошел нож. Рубашка была заскорузлой от крови, и Лайла рефлекторно содрогнулась, ожидая боли. Память об этой боли звенела во всем теле, но это были лишь отзвуки. Она осторожно вдохнула, и легкие наполнились не кровью, а прохладным воздухом.
– Чертовы «медные воры», – проворчал третий голос. – Надо было еще тогда с ними разделаться. И перестань ходить взад-вперед, Келл, у меня от тебя голова кругом идет.
Лайла закрыла глаза.
А когда приоткрыла опять, мир расплывался. Над ней склонился Келл. Она заглянула в его двухцветные глаза и поняла, что это вовсе не Келл. Один глаз был черным, другой – изумрудно-зеленым.
– Очнулась. – Холланд выпрямился. Из пореза на ладони капала кровь.
Во рту еще стоял медный привкус. Она приподнялась и сплюнула на камни.
– Лайла, – сказал Келл, вложив в ее имя столько чувств. И как ей могло прийти в голову, что этот холодный ровный голос принадлежит ему? Он опустился рядом с ней, приподнял под спину – она с дрожью вспомнила то жуткое ощущение, когда нож царапнул о кость – и помог сесть.
– Я же говорил, выдержит, – произнес Холланд, сложив руки.
– Вид у нее до сих пор неважный, – сказал Алукард. – Не обижайся, Бард.
– Ладно уж, не обижусь, – прохрипела она. Подняла глаза и заглянула в их лица – бледное Келла, мрачное Холланда, напряженное Алукарда – и поняла, что была на волосок от гибели.
Опираясь на Келла, встала на ноги.
На мостовой валялись тела десяти «медных воров». У Лайлы задрожали руки, и она что есть силу пнула ближайшего. Пинала опять и опять, пока Келл не привлек ее к себе. Легкие рвались и хрипели, хоть рана на груди и зажила.
– Я сбилась со счета, – простонала она ему в плечо. – Думала, их шесть…
Келл смахнул слезу с ее щеки. Она и не заметила, что плачет.
– Ты провела в море всего четыре месяца, – сказал он. – Сколько врагов ты успела нажить?
Лайла рассмеялась – коротко, болезненно. Он обнял ее крепче.
Они долго стояли так. А Алукард и Холланд бродили среди трупов, извлекая из мертвых тел ее ножи.
– И какой из этого вывод, Бард? – спросил капитан, вытирая нож о рубашку одного из покойников.
Лайла окинула взглядом тела людей, которых она когда-то пощадила на борту «Медного вора».
– Мертвые не помнят обид.
* * *
Они возвращались молча. Келл обнимал Лайлу за талию, хоть она уже и не нуждалась в поддержке. Холланд шел впереди, и Лайла не сводила глаз с его затылка.
Он мог этого и не делать.
Мог бросить ее истекать кровью на улице.
Мог стоять и смотреть, как она умирает.
Она сама поступила бы именно так.
«Но этого мало, – думала она. – Он еще не расплатился за Бэррона, за Келла, за меня. Я ничего не забыла».
– Токк, – только и смогла сказать Джаста, когда она появились на палубе. – Что с вами стряслось?
– Розеналь, – любезно ответила Лайла.
– Мы готовы отчалить? – спросил Келл.
Холланд, ничего не сказав, сразу направился в трюм. Лайла посмотрела ему вслед.
«И все равно я тебе не доверяю», – подумала она.
Словно ощутив тяжесть ее взгляда, Холланд оглянулся через плечо.
«Ты меня не знаешь», – читалось в его глазах.
«Ты меня совсем не знаешь».
III
– Я все думаю о том мальчишке, – сказал как-то Ворт.
Они с Холландом сидели в королевских покоях за низким столиком и играли в ост. Эта игра основывалась на стратегии и риске, и Ворт любил ее – она помогала ему выпускать пар. Но никто не хотел с ним играть, потому что стражникам надоело проигрывать. И поэтому за доской вечно оказывался Холланд.
– О каком мальчишке? – спросил он, перекатывая в ладони фишки.
– О вестнике.
С того посещения прошло два года. Два долгих года они пытались восстановить разбитый город, выстроить убежище от бурь. Но ничего не получилось.
– А что с ним такого? – ровным голосом спросил Холланд.
– У тебя осталась та монетка? – поинтересовался Ворт, хотя знал – да, осталась. Поистертый от времени кусочек металла лежал у Холланда в кармане. Они никогда не говорили об отлучках Холланда, когда он исчезал, а потом возвращался, и в такие минуты от него пахло не пеплом и камнем, а сладкими цветами. Он никогда не исчезал надолго – терпеть не мог эти визиты. Больно было видеть, каким мог бы стать его родной мир, и тем не менее ему снова и снова хотелось заглянуть туда, посмотреть, что скрыто по ту сторону двери. Он не мог отвести глаз.
– А что? – осторожно спросил он.
– По-моему, пришло время отправить письмо.
– Почему именно сейчас?
– Не изображай дурака. – Ворт бросил фишки на стол. – У тебя это не получается. Мы оба знаем, что запасы подходят к концу, а дни становятся короче. Я устанавливаю законы, а люди их нарушают, я навожу порядок, а они обращают его в хаос. – Он провел рукой по волосам, зацепившись пальцами за стальной обруч. Куда только девалось его привычное хладнокровие? Он зарычал и швырнул корону через всю комнату. – Что бы я ни делал, все надежды развеиваются, как дым. На улицах уже перешептываются насчет того, что городу нужна свежая кровь. Как будто этим можно починить изломанный мир, вернуть в него магию.
– И ты хочешь исправить это одним письмом? – спросил Холланд.
– Я буду исправлять это любыми средствами! – взвился Ворт. – Может быть, когда-то их мир был таким же, как наш. Может быть, они знают, что делать.
– Но ведь это они заперли нас здесь, наслаждаются роскошью, пока мы прозябаем, и ты хочешь просить…
– Я сделаю все что угодно, если это пойдет на пользу моему миру, – рявкнул Ворт. – И ты тоже, я знаю. Поэтому-то ты и здесь. Не потому, что ты мой меч, и не потому, что ты мой щит, и даже не потому, что ты мой друг. Ты здесь потому, что мы оба готовы на все ради нашего мира.
Холланд внимательно посмотрел на короля, заметил седину в темных волосах, извечную складку между бровей. Он был по-прежнему обаятелен, притягивал людей, по-прежнему улыбался, если его что-то радовало, но при этом на лице появлялись глубокие морщины. И Холланд знал, что руны на руках Ворта уже не в силах привязывать магию.
Холланд положил одну фишку на стол, как будто игра еще продолжалась.
– Мне казалось, я здесь затем, чтобы удержать твою голову на плечах.
Ворталис натянуто засмеялся, показывая, что оценил шутку.
– И за этим тоже. – И добавил серьезнее: – Послушай, Холланд. К смерти есть много путей, и лишь глупцы выбирают гордость.
