Псы-волкодавы и волки матёрые, сбившись в стаю тугую, выли, уперев лбы в землю. Грудные младенцы заходились истошным криком… Кони, быки, коровы лежали недвижно, закрыв глаза, будто околели вконец. И отказывались вставать. И воды не пили…».
Будущие орлы, едва вставшие на крыло, водили хоровод в пронзительных высях. Подумалось – интересно, какими они меня видят?
– А это зависит от того, с неба или с небес они на тебя зрят, – раздался сиплый голос, заставивший меня вздрогнуть. За моей спиной, прикрывшись ладонью от солнца, стоял древний старик.
– А чем небо отличается от небес? – спросил я, стараясь не выдать волнения.
– Так ты, слова-то, пощупай. В них и отличие узришь.
– А ведь, правда, – произнёс я спустя минуту. Достаточно произнести слова вслух и послушать. Не-Бо – оно без Бога. А He-Беса – без беса. Всё понятно становится.
– Ничего тебе не понятно. Бог он либо везде, либо нигде. А небо, небосвод и небеса, просто три названия того либо иного местостояния дневного или ночного светил.
– ?
Слова не слушать надо, а думать, да разглядывать, – возразил дед. – И не произносить их, – а изрекать. Коли не слепец и не пустомеля. А Порядок – очами мерить надобно. Будто Сказ сказываешь. Спробуй!
…Мы сидели на заласканном временем синем камне. Камень возлежал под развесистым дубом. Дуб жил на крутом холме подбитым звенящим березняком. Внизу игрилась речушка Рожайка. За ней чернели ряды поросших бурьяном изб некогда большого подворья.
– Коль уж ты сам Правду вызнал, да место это не иначе как сердцем нашел, тебе я, милок, о времени том, поведаю. Давнее давнего это было. Ещё до всего. Расскажу так, как дед мой мне сказывал. А ему его, пращур мой, значит. И так, к корням самым…
Тяжёлыми пальцами дед ловко скрутил самокрутку. Прикурил от моей зажигалки. Шумно задул вспыхнувшую бумагу и прислюнил пальцем горелое. Прежде чем продолжить рассказ, он смачно пыхнул, облачив белый свет в кислый дым…
– Семь самых коротких дней лета стали для селища нашего самой длиннющей ночью. – И ясное дело, думали тогда: неужто, конец всему?! Дед, многозначительно покашливая, вновь выдержал большую паузу.
– Но как всё минует, и это прошло. Что было? Отчего так природа зачудила? Никто не ведал тогда ответа. Радива ж в ту пору не было – приукрасил шуткой рассказ пращура мой рассказчик.
– Решили тогда селяне: пойдём к кузнецу нашему. У него на всё простой ответ всегда есть. И пошли всем миром. Поднялись на холм этот. На нём тогда и стояла изба кузнеца нашего и его впервой занемевшая кузница. Скрозь рощу берёзовую прошли, и… встали вкопанно. Вот примерно там и встали. (Не оглядываясь, дед махнул ладонью за плечо.)
– А встали, потому, как видят, – Арлегов златокрылых! Сидят Сварожичи эти, как детвора, на сырой земле, вкруг избы кузнеца, сбросив покровы незримости. Но не пели, а плакали те Арлеги навзрыдно. И встал один из них. Старшой. Видать по всему, сам Белобог. Утёр слезу крылом. Да и спросил: что вам нужно, человеки? А запрадед мой – он в ту пору мальчонкой был – возьми с испугу, да и брякни поперёк старших, мол, кузнец нам нужен.
– Зачем? – тихо так спросил Белобог.
– А зачем людям нужен кузнец хороший? – осмелели тут мужики, – затем, мол, и нужен.
– Хороший кузнец, говорите? – переспросил Белобог, блеснув глазищами бездонными. – А крепки ли мечи, кованные им?
Подумали мужи.
– Не ведаем. Потому как никогда не покидали они ножен своих.
– А крепки ли подковы им сотруженные?
– Не ведаем, потому как не теряли кони подков им кованных.
– А крепки ли засовы им слаженные?
– Не ведаем, потому как никто не испытывал прочности их.
– А давно ли живёт кузнец с вами?
– Да уж как пришёл однажды, избу и кузню на холме срубил, так с тех самых пор и живёт тут…
– И ещё немало слов ответных возжелал получить Белобог от людей наших. Отвечая, припомнили родовичи сообща, что с тех самых пор, как прижился кузнец на взгорье, ни святилища, ни терема, ни бани не горели. Что ни народ, ни животина не хворали с того времени. Урожай радовал. Беды не навещали. Вороги не наведывались. Бабы, чад нарожали, что котят. А ещё, вспомнили люди, что о чём бы ни попросили они кузнеца, всё он делал скоро, споро, да ладно. Что странный был, тоже правда. Дверь никогда не притворял; с детьми малыми до сумерек разбеседовал; скарба не нажил, – так как мзды за труд свой не брал. Разве что, каравай хлеба да молока крынку…
Старец молчал, мелко кивая головой, видно, переживая самим рассказанное. Я терпеливо ждал продолжения, невольно любуясь предзакатными небесами. Но старик, похоже, и не думал продолжать. Кряхтя, поднялся с камня. Стряхнув приставший к штанине мох, повернулся ко мне спиной, вздохнул, и пошагал прочь.
– Дед, так отчего Ангелы плакали?
Старик остановился. Повернулся в пол-оборота всем телом, и замер, глядя поверх моей головы. – А как им не плакать. Бог наш обратно в небесный Ирий возвернулся. А их, видать, при людях оставил. Вот они сердешные и горевали.
– Какой Бог? И разве Бог может умереть?
– Неужто я не разъяснил? Бог-то, конечно, не умер. Человек умер. Тот, в котором Бог наш – Сварог, пожить с людями одну человечью жизнь решил.
– Зачем?
Известно зачем. Понять силился. Ответить, о чём сами спросят. Об испытаниях грядущих упредить. Может ещё пособить в чём. Да мало ли ещё почему. Кабы знать Богово…
– Так что, дед? Выходит кузнец ваш Богом был? А потом умер?
– Нет. Кузнец Богом быть не может. Бог кузнецом был. А Бог не умирает. А вот кузнеца у нас с тех пор не стало…
Старик притушил меж пальцами самокрутку, старательно ссыпал оставшийся от неё табак в мятый лоскут газеты и побрёл к тропе, спускающейся с холма.
Я смотрел на его широкую спину, не разгибающиеся в локтях руки, и…
– Слышь, мил человек, – вдруг вновь раздался его голос, – а ты не кузнец, случаем?
Преднасказание
Вопрос
Порождает ответ.
Ответ
Убивает вопрос.
По праву на правду праведный спрос,
Хоть и вырос,
Но не дорос.
В чёрные сиськи – дыры зефира,
Бестактными тактами лязгов
Контактов,
Круглые зевы тычут радары.
Но небо иссохло,
Как нёбо Сахары.
Память истлела невыбранной сетью.
Плоть разжирела
За собственной клетью.
Как жалкое жало беззубой гадюки,
Безликие лики,
Безрукие руки…
Штатные боги напялили тоги
И рубят слова на ликвидные слоги
На пафосном мраморе
Гадко прегладком.
Венами генными дыбятся складки.
Вон у ворот
Наипервый народ.
Звали Мессию?
Это Россия.
Трепетным тремором вскинутся
Пальцы,
Стон продевая,
В уши, как в пяльцы.
Так
Чёрный луч
Протыкает свет.
Под новым и ветхим, —
Нетленный завет
В о з л ю б и!
Но не любовью «би».
Не любовью «к».
И вообще не любовью
Тел, дел и прочих «и».
Надписи
Пред вратами чистилища:
Не пытайтесь
Нанять адвокатов в судилище!
Фемида,
«по понятиям» не понимает!
Бог кредиток не принимает!..
Смертные твари
сбились по паре
В гнезда и норы.
Дыбятся горы.
Все тронулись,
Вниз,
За крутою кривою.
И музыка страшная
нотой восьмою.
Чуя,
как время сужает круги,
Если зовут «Помоги!» – моги.
Чёрные нимбы у глаз.
Не лги!
Не от себя —
в себя беги.
Вольные волны волею полны.
В кромешно-яркой солнечной мгле.
Сквозь архи-времени сверх-расстояния
Рушат порталы храмов незнания.
Слышишь? Необычайных,
мерную поступь мер чрезвычайных.
Холодными искрами связей случайных,
Жгущих вязи несвязных связей.
Взял помазок первенец Вожий,
В шкуре, лаптях и с грязной рожей.
Наши грязи —
волшебные мази.
Мазнёшь,
и махом из князя в грязи.
Вращают ундины гнилые дубины.
Травят ракеты стайку комет.
Навет иногда сводит на нет.
Совет всегда обрекает на да.
Но похоронены мёртвые души
В живущих телах.
А в учёных кругах ходят слухи о том.,
Будто Бог точно есть.
И опять я погряз
Не в текущих делах, а в стихах.
Мне бы только вот знать,
Что кому-то их надо прочесть.
Неурочные уроки
