Над козырьком ветер бушевал, казалось, сильнее всего. Дождь немного утих, но сейчас это было не важно. Стальной лист, по которому полз Константин Алексеевич, гудел и волновался от ветра, по ощущениям это напоминало, будто он залез на спину горячей лошади и безуспешно пытается укротить ее, только железо было мокрым и ужасно холодным.
– Живой! – проорал сын и протянул руку, в которую Константин Алексеевич молча вложил край матраса.
Вставать на ноги было очень опасно, и Константин Алексеевич все время покрикивал на сына, который в стремлении помочь забывал об осторожности.
«Поскользнется, упадет, зацепиться будет не за что», – с ужасом думал Константин Алексеевич.
Двинулись в обратный путь, и губернатор с некоторым опозданием подумал, что, может быть, конструкция козырька и не рассчитана на вес троих человек и сейчас тупо провалится в лучших традициях жанра, когда они окажутся почти у цели.
– Ползи быстрее! – прикрикнул он на сына.
– Пап, а где Варя? – вдруг заорал Алеша в ответ.
– В машине! Ползи давай!
– Если мы сейчас упадем, Вика нас убьет! Оставили ребенка одного!
– С нее взяли пример! Закрой рот и шевелись!
Наконец к ним потянулись руки, сначала вытащили пострадавшего. Алексей чуть ли не пинком пропустил вперед отца, а сам вылез последним. Мужики взялись за ручки по бокам матраса и побежали к машине «Скорой помощи», настолько быстро, насколько позволял встречный ветер. Константин Алексеевич хотел было остаться, дать нагоняй представителям администрации, но, вспомнив о своем внешнем виде, махнул рукой и помчался вслед за сыном.
– Помогай! – скомандовал Алексей, и губернатор не заметил, как оказался в салоне «Скорой» и стал выполнять распоряжения своего отпрыска.
Малютка-фельдшерица набирала лекарства в шприцы, Константин Алексеевич держал то руку, то бутылку с раствором, а сын интубировал, поставил подключичный катетер, выдворил старика-отца из теплого и светлого нутра машины и, завывая сиреной, умчался.
Улыбаясь, Константин Алексеевич нашел свой автомобиль и упал на переднее сиденье, решив, что таким мокрым и грязным рядом с внучкой лучше не садиться.
– Дедушка, что с тобой? – спросила Варя скорее с интересом, чем испуганно.
– В лужу упал. – Он подмигнул внучке и вдруг чрезвычайно ясно подумал, что этой минуты могло бы уже не быть. Одно неверное движение на козырьке, и прошедшие полчаса уже не принадлежали бы ему. – Главное, Варь, ты знай, что твой дядя – настоящий добрый волшебник!
Вернувшись домой, он первым делом заставил Варю надеть пижамку и лечь под одеяло, разрешив взять с собой в кровать все, что душа пожелает.
Потом принял очень горячий душ и, тщательно растершись полотенцем, надел спортивный костюм и шерстяные носки, которые вязала ему Ира, и он ни разу не доставал их после ее ухода, чтобы не расстраиваться.
Чувствуя себя замороженной курицей, которую хозяйка только что достала оттаивать, Константин Алексеевич потянулся к роскошному до безвкусия глобусу, внутри которого хранилась бутылка виски, огненного и тягучего, как ядро земли, но быстро передумал и отправился в кухню кипятить молоко. Набрал номер Алексея:
– Как ты, сынок?
Сынок фыркнул и сказал:
– Кончай прикалываться! Сынок… Спасибо, что отправил мне сухие вещи с Василием Андреевичем. Наш пока жив.
– Хорошо… Слушай, Леш, а почему ты меня не бросил, когда мама ушла? – спросил Константин Алексеевич, помешивая молоко. – Ты же знал, что я виноват.
– Она просила меня остаться, чтобы я о тебе заботился. Говорит, ты и так перекати-поле, а если окажешься один, вообще попадешь хрен знает куда.
– Так и сказала?
– Нет, не так, но смысл точный.
– Спасибо, Леша.
Принеся чашку теплого молока в Варину комнату, он устроился в ногах ее дивана, слишком большого для ребенка.
Внучка играла с новой куклой, послушно укрывшись одеялом.
– Пей молочко.
Девочка оглушительно подула на чашку и сделала глоток, от чего на ее личике сразу выросли белые усы.
Константин Алексеевич засмеялся и, взяв с тумбочки кукольное зеркало, протянул ей.
Это у нее тоже от бабушки, подумал он, глядя, как Варя «обжила» свое новое обиталище, расставив нехитрый детский скарб разумно и с уютом, в то же время не потревожив хозяйского барахла.
– Я как дедушка, – Варя облизнулась. – А у тебя был дедушка?
– Да, и еще какой! Он был фронтовик, летчик и жил в деревне. Родители меня, маленького, на все лето отправляли к нему жить.
Константин Алексеевич вспомнил рыжие от табака усы деда, его узловатые руки и настоящие «военные» брюки-галифе, в которых дед копал картошку.
– Мы с ним были друзья… Правда, один раз мы с пацанами сделали подкоп, – неожиданно сказал Константин Алексеевич, удивляясь, из каких глубин вдруг взялось это яркое воспоминание, – настоящий тоннель прорыли под забором, и наши коты стали лазать к соседям в курятник. Никто сначала ничего не понимал, а когда дознались, такое началось!
Он засмеялся, а Варя смотрела во все глаза, ожидая продолжения.
– В общем, дед гонял меня по всей деревне, а когда не смог догнать, применил военную хитрость. Притворился, будто ушел домой, а сам как выскочит из-за поленницы, как меня крапивой стреканет! Ой, ужас вообще! Самое главное, что я через полчаса забыл про это, а дед терзался, что на ребенка напал. Утром рано ушел куда-то, я испугался, что он решил бросить меня одного, как безнадежного бандита, а потом смотрю, мчится, весь прямо светится от радости, несет мне щенка!
Услышав про щенка, Варя вся подалась к нему, затаив дыхание.
– Настоящего?
– Ага, такая черненькая дворняжечка, Лайкой звали. Родители мне ее не разрешили в город взять, да, строго говоря, ей у деда было лучше, но лето мы всегда вместе проводили. Я поищу альбомы и завтра покажу тебе фотографии, если хочешь.
Варя энергично кивнула.
Константин Алексеевич подумал, что сейчас рассказывает ей про своего деда, а потом Варя сама станет бабушкой и расскажет своим внукам про него. Такими крупными стежками скрепляется прошлое и будущее.
– А про собачку Лайку еще расскажешь?
Константин Алексеевич кивнул и, слегка привирая, повел историю, как ходил с Лайкой за грибами.
Когда Варя уснула, он тихонько вышел и набрал номер жены.
– Ира… – сказал Константин Алексеевич и замолчал, зная, что жена поняла: больше всего на свете он хочет снова быть вместе с ней.
Сократите меня, Владимир Семенович!
– Что ж вас мужики поставили дежурить на Восьмое марта? – с сочувствием спрашивает Наталья Тимофеевна, подавая мне заряженный иглодержатель. Я молчу, потому что накладываю ключевой шов, требующий полной сосредоточенности. Да и что я могу ответить – что сама попросилась дежурить Восьмого марта, якобы от жадности, польстившись на двойную оплату, положенную за работу в праздничный день?
