Сейчас мы уже в четвертом классе, и нам разрешают самим приходить из школы домой. Обычно мы идем к Мишке, и его мама, тетя Роза, кормит нас обедом, если не «на сутках». Она у него веселая и совсем не расстраивается из-за плохих оценок сына. Оказывается, все главврачи в молодости были троечниками.
Мы с Мишкой приосаниваемся, а его мама тут же замечает, что трояки и пары еще не гарантируют нам карьеру главврачей, но все равно любит она нас такими, какие мы есть. От нас она только требует, чтобы мы каждое утро делали зарядку и обливались холодной водой. «Кем бы вы ни стали, а здоровье лишним не будет», – все время повторяет она.
Сегодня тетя Роза «на сутках», нам придется самим разогревать обед, и Мишка будет ночевать сам, потому что папы у него нет. Я всегда ему завидую, что он спит один в квартире, как взрослый, и прошу маму отпустить меня к нему, но она не разрешает.
Мишка сказал, что сегодня мама приготовила мясную запеканку. Мы голодные, но домой не торопимся, потому что все важные вопросы всегда решаем на качелях – длинной деревянной доске.
Мишка мелкий, а я «жиртрест», поэтому для равновесия я катаюсь налегке, а он – с обоими нашими рюкзаками. Когда меня дразнят (бывает такое иногда), Мишка огрызается, мол, сам жиртрест, а я не обижаюсь. Мы с Мишкой занимаемся айкидо, и я просто мускулистый, а в жирные попал, потому что в классе не нашлось никого толще, а вакансия жирдяя обязательно должна быть занята. Ну, выпала мне такая доля, так что ж теперь.
Мишка сильно отталкивается ногами, так что моя сторона качелей стукается об землю.
– Так что делать-то с этой олимпиадой? – спрашивает он.
Я стараюсь оттолкнуться еще сильнее.
– Придется идти.
– А может, скажем, что мы мужики и не собираемся с девчонками позориться?
Мысль богатая, но только если не знаешь Ольгу Павловну. Нет, она любой разумный довод так перевернет, что побежишь на олимпиаду впереди всех, радуясь, что жив остался. Я прямо слышу ее голос: «Прусаков, неужели ты считаешь труд позорным? Неужели думаешь, что женщины обязаны тебя всю жизнь кормить-поить да обстирывать? А если ты станешь космонавтом? Или летчиком? Или моряком? Думаешь, мама прилетит к тебе на орбиту заштопать носочки?»
– Не прокатит, – говорю я, и Мишка обреченно кивает.
От тяжелых раздумий мы почти перестаем раскачиваться, зеленая доска едва колеблется под нами.
– Ну ладно, сходим, если ей так надо. Пошьем там, как умеем.
– А мы никак не умеем.
– Ну и что? Последнее место кто-то должен занять, почему не мы?
Мишка фыркает. Он ненавидит проигрывать, а во мне нет спортивной злости. Тренер так и говорит: «Нет в тебе, Ларионов, спортивной злости». Мне просто нравится заниматься.
– Еще и неизвестно, кто там еще будет, – пытаюсь я утешить Мишку. – Может, они еще хуже нашего.
– А может, признаемся? Ну, поорет она на нас да и пошлет Бородянскую, у нее обезьянка третья по красоте.
– Потому что ей мама сшила. Мы не одни такие умные.
Ольга Павловна беспощадна к тому, что называет «плагиатом». Не дай бог заметит, что делать уроки помогали родители, тут хорошего не жди. Такую двойку выведет, что страшно смотреть, да еще и маму вызовет на беседу!
«Как ваши родители работают на своей работе, так и вы работаете учениками четвертого класса, – говорит Ольга Павловна. – И должны справляться со своей работой самостоятельно!»
Так что признаться, кто сшил нам обезьянок, не вариант, ни нам, ни Бородянской. Это сразу двойки и второй год, а с олимпиадой еще есть шанс.
Решаем идти, но что-то давит, какая-то тяжелая мысль не дает встать с качелей.
– Слушай, но нас же Ольга Павловна выбрала, – вздыхает Мишка, – типа, доверилась нам.
– Ага. Ну, на первое место она, конечно, не замахивается, но хоть пятое.
– А чего это пятое?
– А того, что она нас знает.
Мишка хмурится. Я знаю, что, когда он так сдвигает брови, это у него в голове зреет план. Часто эти планы заканчиваются разбитыми коленками и порванными куртками, но они всегда работают. Всегда.
– Надо идти к Наташке, – произносит он сквозь зубы, – пусть научит нас шить и всякое такое.
Мне не хочется соглашаться, но, кажется, это единственный выход. Больше обратиться не к кому.
Все началось три недели назад, когда мы стали проходить по труду мягкие игрушки.
Ольга Павловна показывала на уроке, как шить обезьянок, всякие стежки и еще какие-то штучки, но мы с Мишкой не вникали, дело-то женское. Играли себе спокойненько, а в конце урока она вдруг раз – и задала на дом каждому сшить по целой обезьяне.
Мы рванули к мамам, но помощи не дождались. Тетя Роза сказала, что на работе так много шьет разных кишок, что дома никакая сила не заставит ее взять иголку в руки, а моя достала нам старую шубу и пожелала успехов в труде.
Поскольку в запасе у нас было две недели, мы решили, что все успеем, и откладывали шитье до последнего. Моя мама распустила швы на шубе и отпорола подкладку, осталось только вырезать кусочки по лекалам, которые раздала Ольга Павловна, и сшить. И мы бы смогли это сделать, если бы слушали на уроке, а не резались в морской бой.
Сначала откладывали, потом забыли и спохватились в самый последний день. Мишкина мама была на сутках, и мы остались с проблемой один на один. Единственное, что нам удалось, – это вдеть нитку в иголку. Тут мы не оплошали, а через несколько секунд эта самая нитка предательски завязалась на несколько узелков, которые становились тем туже, чем больше мы старались их распутать. С кройкой тоже вышло не ахти. Как только мы начинали вырезать деталь, она тут же сваливалась с меха. Тогда Мишка предложил обрисовать контур. «Как в кино вокруг трупа», – сказал он зловещим голосом. Только ничего у нас не вышло, потому что ручка не хотела рисовать по изнанке шубы. Мы сообразили, что трупы обрисовывают вроде бы мелом, и я вспомнил, как сто лет назад прабабушка шила мне штаны из старых папиных брюк и тоже отмечала все маленьким шариком мела. Поискали. У тети Розы ничего похожего в хозяйстве не нашлось.
Мы подумали, не рвануть ли к прабабушке, как к единственному известному нам специалисту, но она жила далеко, одних нас не отпустили бы, а от такой ответственной задачи она могла сильно разволноваться и заболеть.
Ситуация казалась безвыходной, и мы вышли на балкон. Просто мой папа всегда выходит на балкон в критические минуты и через некоторое время возвращается если не спокойным, то с каким-нибудь конкретным предложением. Мы подумали, что нас тоже озарит, но нет. Мы стояли, смотрели на вечерний город и ругали Ольгу Павловну, как только могли. Досталось от нас и меху, и выкройкам, и шариковым ручкам, и обезьянам, и много чему еще.
– Да просто руки у вас растут не из того места, – вдруг услышали мы с соседнего балкона.
