Еве не везло только в выборе любовников; она понимала, что ей придется так или иначе прояснить отношения с Майлзом. Стоило ему появиться в театре, как их тут же бросило друг к другу в объятия. Размышляя о нем сейчас, Ева отдавала себе отчет в том, что он отнюдь не герой ее романа. Майлз будет отчаянно цепляться за нее. С разрывом придется подождать до премьеры. Нельзя преждевременно подрывать его доверие к себе; у нее не было желания сбить с него спесь – пусть это сделают критики.
Майлз Стоун был партнером Евы, Орфеем оффенбаховской Эвридики. В данный момент он изо всех сил стремился быть услышанным на другом конце провода, но акустика здания играла с ним злую шутку. Театр словно осуждал вмешательство внешнего мира, внося помехи в телефонную связь, воплощенную в старинном аппарате, стоявшем в холле у входа в офис компании.
– Не понимаю, что ты делаешь в Лондоне, – кричал он, зажав пальцем свободное ухо. – Я думал, ты осталась в Нью-Йорке. Что значит: я тебя приглашал? Я сказал, не приезжай. Да, так и было.
Непонятно, что ответила Рейчел, поскольку в трубке раздался треск. Но Майлзу было ясно: мать находится в городе. В то время как другие матери стремились укрыться в сравнительно безопасной провинции, его мать приехала в столицу.
– Почему ты не хочешь, чтобы я устроил тебя в гостиницу? – спросил он.
Майлз знал, что она предпочтет остановиться в его сырой квартире. Она не доверяла английским гостиницам, с их недобросовестным обслуживанием и непредсказуемой сантехникой.
– Нет, только не в центре, это небезопасно, – в заключение сказал Майлз. – Найду тебе что-нибудь подальше, но ты не сможешь прийти на репетиции.
Хватит с него следовать советам Рейчел. Она веч но побуждала Бекки, его бывшую жену, вести себя так, словно они все еще были женаты. Развод был одним из немногих счастливых озарений, когда-либо приходивших ему на ум. Изменение фамилии Саперштейн на Стоун – второе, пожалуй, не столь счастливое. Ему нравилось, что, сочетаясь с именем Майлз, фамилия Стоун легко запоминается; нравилось – по крайней мере до того момента, пока его агент не оговорился, назвав его Милстоуном.
[16]
Он понимал, что теперь придется попросить Еву на несколько недель съехать с квартиры. Несмотря на то, что окончательный вердикт суда был получен год назад, в глазах Рейчел он был все еще связан с Бекки брачными узами – иллюзия, которую Майлз не слишком старался развеять: бывая в Нью-Йорке, он изредка спал с Бекки. Стоит Рейчел столкнуться в театре с Евой, как она тут же вступит с ней в перепалку, а их встреча неизбежна, поскольку, хочет он того или нет, она появится в театре и представит отчет Бекки. Всю жизнь он попадал в щекотливые ситуации из-за своей любви к капризным женщинам.
Он повесил трубку и направился вниз, к сцене, где все вокруг пестрело буйством красных, золотистых, пурпурных и синих цветов. Декорации были крайне пышными, и он засомневался в том, что публике вообще удастся увидеть хотя бы одного актера. В субботу у них ожидается аншлаг, а еще появятся критики, полиция, бригада «скорой помощи» и уполномоченный по противовоздушной обороне, что только добавит неразберихи.
Звонкая высокая нота эхом разнеслась по зрительному залу: этот призыв был адресован ему. Ева Нориак стояла на авансцене, напрягая горло и нетерпеливо взмахивая руками. Спускаясь по лестнице, Майлз еще раз задумался над тем, как это Орфей умудрился, спасая ее, не попасть в царство теней: ведь Эвридика отнюдь не была женщиной, умевшей ждать.
На часах была половина десятого, и несколько оставшихся исполнителей выбились из сил. Елена, развалившись, сидела в шестом ряду, допивая сотую по счету чашку чая. На сцене Эвридика пыталась подстроиться к новому исполнителю роли Юпитера, распевая «Duo de la mouche».
[17]
Начинающий баритон, дублер Сенешаля, в этой сцене предстал в обличье мухи и никак не мог попасть в такт, управляясь с целлулоидными крылышками сценического костюма.
– Ну хорошо, продолжим завтра в десять утра! – воскликнула Елена, хлопнув в ладоши. – Если кому-нибудь понадобится такси, дайте знать Джеффри или Гарри. – Она поднялась с кресла и пошла вверх по проходу, закурив сигарету.
– Елена! – К ней, прихрамывая, подошел Гарри. Во время обеденного перерыва он вывихнул лодыжку и весь день провел на ногах. – Пока не было сигнала воздушной тревоги, но прожекторы и пеленгаторы на Чаринг-Кросс-роуд уже включились. Почему бы труппе не остаться здесь на ночь? Можно открыть еще пару репетиционных залов. По-моему, там и постельное белье есть.
– Можешь без лишнего шума предложить девушкам, – сказала Елена, втянув благословенный дым в легкие, – а ребята пусть едут по домам. И без того достаточно проблем, не будем вводить барышень в искушение. – Она развязала платок и встряхнула волосами. – Если кто-нибудь из зрителей пожалуется, что ему приходится два часа сидеть на жестком сиденье из конского волоса, я предложу ему попробовать посидеть на нем две недели. – Она схватила Гарри за руку. – Ну, пошли. Хватит все о работе да о работе. Куплю тебе виски в этом баре для гомиков, который ты облюбовал. Если доберемся до начала налета, застрянем там на всю ночь.
Бетти Трэммел проснулась с ощущением сухости во рту и стреляющей головной болью. После репетиции «дамы и господа» из хора направились выпить во «Вкус жизни» и просидели там до закрытия. Ехать куда-либо во время воздушного налета было опасно, и она решила скоротать ночь на брезентовом матрасе в репетиционном зале при условии, что ее подруга Салли-Энн будет спать в соседнем. Нет, в одиночестве она ни за что не осталась бы. Она не то чтобы испугалась (в эти дни причин для испуга было предостаточно), просто ей хотелось с кем-нибудь поболтать. Она понимала, что вернулась в Англию не в самое удачное время, но дело сделано, оставалось извлечь из всего этого максимум пользы. Ладно, полежит, прислушается к жизни ночного города, подумает, что будет делать дальше. Вместо этого она почти тотчас же заснула и проснулась лишь оттого, что ей отчаянно захотелось пить.
Единственное окно комнаты было затемнено, а на улице стояла такая тишина, что на миг ей показалось, будто все занесло снегом. Растерев замерзшие руки, Бетти свесила ноги с кровати и поплелась к двери, у которой оставила фонарь. Она помнила, что ванная в конце коридора, и думала, что уж там-то сможет утолить жажду. Фонарь бросал тусклые желтые круги на коричневые стены. Она остановилась перед дверью в комнату, где спала Салли-Энн, и прислушалась к ее похрапыванию, затем направилась вдоль темного коридора.
«Chante, belle bacchante, – напевала она себе под нос, – chante-nous ton hymne à Bacchus».
[18]
Слишком много было проклятого Бахуса, подумала она, направив фонарь на дверь ванной. Голова раскалывается, а принять от головной боли нечего. Слабый свет свечи, оставленной наверху парадной лестницы, замигал и потух.
