В субботу глазам тех, кому удалось пережить ночь, предстал город, отдельные кварталы которого еще были охвачены огнем, а кое-где остались лишь пепелища. Больницы, школы, станции метро были разбомблены, и врачи пробирались в горящие здания, чтобы ввести раненым морфий. Из насосных и водонапорных башен выпустили всю воду, чтобы погасить яростный огонь от зажигательных бомб. Поскольку снабжение города водой в выходные сокращалось, пожарные шланги скоро опустели и пришлось использовать подъемные краны в доках, с их помощью прицепные насосы качали воду из Темзы с береговых барж.
В руинах магазинов и жилых домов с риском для жизни орудовали мародеры, но расследования подобных дел по большей части не афишировали, опасаясь подорвать моральный дух нации. В центре Чаринг-Кросс-роуд зияла глубокая воронка, через которую проглядывали поезда подземки. В рыбный магазин в Фаррингдоне попала бомба, и оторвавшаяся огромная балка придавила стоящих в очереди домохозяек. Поднять ее было не под силу нескольким десяткам мужчин, и женщинам не оставалось ничего другого, как лежать и умирать под ее тяжестью, пока не подоспел подъемный кран.
Кирпичная пыль толстым слоем покрывала улицы и дома, напоминая падающий снег, бледную мантию скорби. Все звуки стихли. Люди, как настоящие привидения, бесшумно пробирались сквозь руины.
Джон Мэй всю ночь просидел под лестницей в доме своей тетушки в Кэмдене. Грохот стоял оглушительный и бесперебойный, взрывам предшествовал гул самолетов, грохот зенитных орудий и заунывный вой сирен, одну из которых установили на крыше начальной школы напротив их дома. Город окутывал густой утренний туман, а период затемнения еще не истек, так что Мэй видел дорогу лишь на несколько футов впереди себя, пока шагал по Ковент-Гарден, прислушиваясь к резкому треску кирпичей рушившейся каменной кладки лондонских зданий. Команды спасателей растаскивали надломившиеся печные трубы и куски обвалившихся стен.
На Лонг-Акр атмосфера была иной. Уличные торговцы по-прежнему шумно галдели, распевая песни и обмениваясь шутками поверх плетеных корзин. Многие службы города просили своих изнуренных сотрудников поработать в две смены. Поскольку большинство коммуникаций было нарушено, обычный ритм торговли замедлился. Но на пользу рядовых лондонцев служила вся необъятность города. Какой бы ад ни разверзся минувшей ночью, днем не иссякала надежда, что жизнь еще может войти в привычную колею.
Брайант провел ночь у себя в кабинете и счел необходимым проветриться, отправившись на прогулку вдоль реки. Он чувствовал, что нащупал истину, и хотел побеседовать с Андреасом Ренальдой, но никто не был осведомлен о его местопребывании. К телефону в доме финансового магната в Хайгейте никто не подходил, а офис был закрыт на выходные.
Премьеру «Орфея» по-прежнему планировали на сегодняшний вечер, и ни разрывы зажигательных бомб, ни вероломные убийства, ни сам лорд-гофмейстер были не в состоянии этому воспрепятствовать. День был мрачный и пасмурный, небо хмурилось грозовыми облаками. Все молились, чтобы начался ливень и притушил пожары, и радовались тому, что небо над городом затянуто облаками.
В голове Брайанта пронеслись строчки из «Орфея» – «Рондо метаморфоз», в котором Купидон поет: «К чему сей маскарад? Ты находишь свое уродство и, желая быть любимым, прячешь свое истинное лицо». Если брат Ренальды где-то поблизости, им может оказаться кто угодно. Вечером ожидается грандиозная премьера, в театр повалит приглашенная публика. Кто знает, будут ли шансы отследить в толпе лицо преступника?
Брайант смотрел на реку, наблюдая за тем, как несущийся мимо катер оставляет за собой жирные пятна мазута. А тут еще эта история с девушкой, затерявшейся в городе, где, что ни день, без вести пропадают люди. Если Джен Петрович похитили с целью выкупа, почему похититель молчит? Какую выгоду можно извлечь, устранив столь незначительную для спектакля хористку? Он снова вспомнил бессвязный лепет Эдны Уэгстафф о живущих в театрах привидениях, о том, как они проходят сквозь стены. Каким образом кому-то удалось войти и выйти из «Паласа» незамеченным? Когда здание не запирают, у двух входов дежурит кто-то из персонала. Помещение за кулисами и переднюю частью здания соединяют две двери, одну из которых постоянно держат закрытой. Дверь в квартиру Петрович также была заперта изнутри. Как если бы…
Эдна упомянула чье-то отчаяние, но что именно этот отчаявшийся рискнет предпринять? Полиция на Боу-стрит и центральное управление Вест-Энда были слишком перегружены, чтобы оказать содействие отделу. Сержант Карфакс рассмеялся ему в лицо, когда он заикнулся о помощи. Может, Минос Ренальда проник инкогнито в штат сотрудников театра? Сейчас ему около сорока, что исключало лишь нескольких оркестрантов, около половины актерского состава и едва ли не одного человека из штатного персонала театра. Фортрайт проверяла возраст рабочих сцены.
Брайант отпустил мысли в свободный полет. В 1922 году в «Паласе» прошла премьера «Четырех всадников Апокалипсиса». Гилберт и Салливан стремились перещеголять Оффенбаха и причислили к богам Древней Греции Фесписа,
[22]
но в нынешней постановке образ Фесписа отсутствовал. Фойе театра «Палас» украшала картина «Согласие» на сюжет из греческой мифологии. Герой Оффенбаха помог Язону отыскать золотое руно. Коричневые интерьеры «Паласа» при помощи покровителей отделали золотом. Мифологические символы, но одновременно и масонские – циркуль и глобус. Матерью Орфея была Каллиопа. Вакханки разорвали Орфея на части за воспевание мужеложства, и его голова плыла по реке Гебр, а его песня не умолкала. Какая из греческих богинь носила при себе косу? А что если лезвие бритвы – это олицетворение косы?
В его голове вертелись самые невероятные ассоциации. Но нельзя исключать и более прозаическую возможность. Спектакль уже снискал репутацию кощунственного, вызывающе непристойного, демонстрирующего извращенную сексуальность. Мог ли некий поборник моральных устоев до такой степени проникнуться негодованием, созерцая эти предполагаемые пороки, чтобы пойти на убийства? Эта идея не вязалась с характером убийств. Преступления отличала бесстрастность, даже некая спонтанность. Словно на месте Капистрании и Сенешаля мог оказаться кто угодно.
– Так и думал, что найду тебя здесь, – произнес Мэй, положив руку на плечо Брайанта и протянув ему серебряную фляжку. – Это тебя согреет.
– Пытаюсь сосредоточиться, дружище. Имею я право на личную жизнь? – проворчал Брайант, но отвинтил колпачок и отхлебнул из фляжки. – Это дело меня бесит. Если бы меня попросили обрисовать портрет того, кого мы ищем, – сказал он, возвращая фляжку, – я бы счел, что мы имеем дело с мужчиной средних лет из среднего класса, который точит зуб на саму идею спектакля.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Традиционные зрелища, за вычетом мюзик-холлов и кинотеатров, практически не посещает рабочая молодежь. Фактически они – не места публичного досуга, а дворцы за семью печатями. Если у тебя нет билета или ты не задействован в постановке, то проникнуть или выйти из здания – задача не из легких. Наш убийца действует с такой самоуверенностью, которую дает лишь осведомленность. Он мужчина, поскольку наблюдает за жертвами со стороны. Неэмоционален. По статистике, женщины убивают в состоянии истерии. У него зуб на сам спектакль, поскольку актеры как таковые ему не важны. Действует по плану, и кульминация еще впереди.
