— Вы были беременны. Я помню выражение вашего лица, когда читали приговор.
— Я тоже вас помню, — держа телефон подбородком, она пытается отодвинуть Мелани от фонтана воды. — Положите лучше трубку сами, пока я снова не прервала разговор.
Она хватает сковороду из мойки, разворачивает ее над фонтаном и упирает ручку в стенку, закрепляя сковороду под краном. Девочки разочарованно мычат.
— Я нахожусь в вашем районе. Что за убогое местечко… Он ведь вам не оставил никакой особой пенсии, да? Я бы хотел зайти и выразить свое уважение.
— Не вздумайте приходить! — кричит она.
— Я заплатил по счетам. Я приличный человек, не как вся эта публика из вашей округи. Буду у вас через минуту.
Энджи швыряет мобильный и пытается шлепнуть Мелани по попе, но девочка кидается прочь. Теперь, когда драма вокруг раковины улеглась, Виктория возвращается к столу с ножницами в руке. Мелани принимается тянуть за спинку стула, на котором сидит ее сестра.
Энджи видит, чем это кончится еще до того, как все происходит, но сделать ничего не может: стул кренится назад и обрушивается вместе с Викторией; раздается крик боли, сопровождаемый криком самой Энджи, которая тянется за девочками. Кошка с воем отпрыгивает в сторону. Энджи растаскивает дочерей, пытаясь отыскать ножницы. Острие их успело воткнуться в предплечье Виктории. Порез неглубокий, но обе девочки в молчаливом шоке смотрят на алые капли крови на белой коже.
— Аптечку, сюда, быстро, — первый раз в жизни Мелани делает то, что ей сказали. Виктория принимается хныкать. Энджи насухо промокает порез и как раз начинает накладывать пластырь, когда звонит домашний телефон.
— Нет, я не бросала трубку, Люси, я уронила телефон. Слушай, окажи любезность: няня пока не появилась, ты не могла бы ей позвонить от моего имени? Потому что у меня тут сейчас три голодных ребенка, и Вики порезалась, и… это не «я сама виновата», что у меня дети, как ты выражаешься, я всего лишь прошу тебя сделать один несчастный звонок. Боже, я ведь слушаю тебя все время и не жалуюсь… — она говорит с пустотой. Люси в бешенстве бросила трубку. Она думает, что все специально делают все возможное, чтобы причинить ей боль.
Вода больше не течет из раковины. Теперь она достигла ее края, вытекает наружу и льется на пол, где сидит Эмма.
— О, черт!
Энджи резко дергает ребенка вверх, но она опоздала — Эмма уже промокла. По радио диджей говорит: «Тони из Кройдона
[14]
только что прислал свой ужасный звук». Острие ножа скрипит по фарфоровой тарелке, звук усилен в тысячу раз. Мелани наматывает пластырь вокруг руки Виктории; рука синеет. Кошка лижет воду, текущую по кафельному полу.
— Ты перекроешь ей ток крови! — кричит Энджи. — Сейчас же размотай ей руку, и делай это медленно. Виктория, не сиди как чучело, останови свою сестру.
Энджи всегда была хладнокровна. Она не любит публично демонстрировать свои эмоции. Она не плакала на похоронах, потому что была слишком занята планом организации стоянки для машин. Она так до сих пор и не плакала. По мнению ее родителей, она бесчувственная. Она не бесчувственная: она просто разбирается, вместо того чтобы разваливаться на части.
— Что я тебе говорила про ножницы? Ну, вот ты и увидела, какие они острые. — Она выхватывает ножницы у Мелани и кидает их в угол комнаты.
Сковорода позади нее соскальзывает с основания крана, и гейзер возобновляет свою работу; напор воды высок. Энджи хватает сковороду, а вода тем временем выстреливает в одну из лампочек под кухонным шкафом, лампочка с хлопком взрывается, и острые осколки разбитого стекла летят повсюду.
— Никому не двигаться, — мрачно предупреждает Энджи, вытянув вперед сковороду.
Домашний телефон снова начинает звонить. Ди-джей на радио проигрывает самый раздражающий звук во всей стране. Эмма принимается плакать. Звонят в дверь. Молоток наверху стучит еще громче.
В три шага Энджи приближается к входной двери. Она распахивает ее.
Перед ней стоит упитанный человек со знакомой татуировкой на шее.
— Ну и как же вы тут справляетесь совсем одна? — говорит он, нахально шагая в прихожую.
— Я разбираюсь, — объясняет она сквозь сжатые зубы, бросая взгляд назад, на детей. Эмма под столом сжимает кошку. Мелани наматывает пластырь на голову Виктории, прижимая ей нос.
— Думаю, настало время платить по счетам, — он смотрит мимо нее на детей, как будто пачкая их своим взглядом. Он балансирует на кончиках кроссовок и тянется за чем-то в карман. Почти не думая, Энджи обеими руками заносит тяжелую сковороду. Сковорода издает картонный звук бьющего гонга, встречаясь с его лицом. Широко раскрыв глаза и рот, он валится назад в коридор и обрушивается без сознания у стены.
— Я же сказала, что разбираюсь! — кричит она, глядя, как он лежит там под дождем. Она пинает его ноги, убирая их от своего порога, и захлопывает дверь.
— Виктория, забери у Эммы кошку, — говорит она сосредоточенно, — положи пластырь обратно в аптечку и иди переодеваться. — У нее в голове появляется список, и возле каждого пункта стоит квадратик, в котором надо поставить галочку. Отменить приход няни, позвонить сантехнику, одеть детей, позвонить сестре, позвонить на работу и сказать, что она не придет, а проведет Сочельник со своими девочками.
Энджи смотрит из кухонного окна на стену дождя, на мужчину, который лежит на площадке, и, трясясь, добавляет еще один пункт внизу списка.
Бледное неподвижное тело обмывает дождем. В заднем кармане его джинсов лежит чек, выписанный на имя Энджи, по которому уже никто не получит деньги. Это улика, которая подтвердит то, что на жену полицейского не нападали, и чек создаст еще одну ситуацию, с которой ей придется разбираться. Энджи уже может это сделать. Она может сделать все.
Зелёный человек
Джош Мачен говорил себе, что ревность в такой же степени является неотъемлемой частью любви, как и другие охотно демонстрируемые жесты, — протянутая через обеденный стол рука, поправляющая волосы на лбу любимой, многозначительные взгляды, которые кидаешь на нее через забитые пассажирами вагоны метро, — все это просто лишний раз доказывает, насколько тебе не наплевать. Кейт дразнила его этим. «Тебя послушать, так Отелло был нормальным парнем, который действовал с полным правом», — заявила она. Ревность означала, что ты постоянно о ком-то думаешь, чему каждый нормальный человек, конечно, должен радоваться, поэтому они постоянно шутили на эту тему.
Тема ревности перестала быть шуткой, после того как Джош пошел за ней на девичник и обвинил ее в том, что стриптизер дотронулся до ее бедра. Чем больше они спорили о том, в каком конкретно месте шаловливые руки юноши дотронулись до нее, тем менее веселой делалась улыбка Кейт. После этого случая он стал подвергать сомнению все ее перемещения, принялся проверять ее мобильный на предмет неопознанных номеров, а ее электронную почту — на предмет таинственных корреспондентов. Обычно после этого он извинялся, но лучше от этого не становилось.
