— Она же деревянная, — сказал Эдвард, стуча по тонкой стене кулаком. — Это же бессмысленно, Деймон. Крыса прогрызет ее за минуту.
— А что еще мы могли сделать? Так она чувствовала себя в безопасности, и это было самым главным. Мы не хотели, чтобы она страдала. Ты можешь вообще представить, каково это, когда член твоей собственной семьи так сильно страдает? Отец просто на нее молился.
Эдвард почувствовал нотки отторжения в голосе Деймона. Они с Джилл решили не сочетаться браком. В глазах братьев это было грехом, который не давал Эдварду права называться членом семьи.
— Вы хотите сказать, что она исчезла отсюда, изнутри? — спросил он. — Как бы она смогла выбраться?
— Вот мы и думали, что ты сможешь нам это объяснить, — огрызнулся Мэтью. — Думаешь, для чего мы попросили тебя приехать?
— Не понимаю. Вы запирали ее каждую ночь?
— Мы делали это для ее собственного блага.
— Какое благо может быть в том, чтобы запирать испуганную женщину в комнате?
— У нее начинались приступы паники, она становилась растерянной, убегала на улицу. С тех пор как все это началось, тетя Элис сидит снаружи каждую ночь. Джиллиан получала все, что ей было необходимо.
— Когда она пропала?
— Позапрошлой ночью. Мы думали, она вернется.
— Вы не видели, как она выходила? — спросил Эдвард пожилую даму.
— Нет, — ответила Элис, как будто бросая ему вызов. — Я сидела здесь всю ночь.
— И она не проходила мимо вас? Вы уверены, что ни разу не встали со стула?
— Ни разу. И я не спала. Я не сплю по ночам, когда эти твари всюду ползают по крыше.
— Вы впускали кого-нибудь в комнату?
— Конечно, нет, — ответила женщина с негодованием. — Только члены семьи и наши прихожане могут входить в церковь. Нам здесь чужие не нужны.
«Конечно, не нужны, — подумал Эдвард. — Какой смысл в организованной религии, если не допускать неверующих?»
— И комнатой не пользовался никто, кроме Джиллиан, — добавил Деймон. — В этом весь смысл. Поэтому мы и попросили тебя приехать.
Эдвард разглядывал двух братьев. Он почти мог понять Деймона — чистого до скрипа, аккуратного, ухоженного, в блейзере и отутюженной белой сорочке, — все это сообщало ему едва ли не видимую ауру веры, но Мэтью, казалось, находился в состоянии постоянной ярости — церковный воин, не располагавший никаким терпением в отношении необращенных. Он оставался загадкой.
— Почему меня? — спросил Эдвард. — Что вас заставило позвать меня?
Озадаченные братья неловко переглянулись.
— Ну… ты с ней спал.
Судя по всему, они думали, одной этой причины было достаточно, чтобы лучше ее знать.
— Я знал ее до тех пор, пока не умер наш сын, но потом… Ну, когда кто-то меняется до такой степени, уже становится невозможно понять, как человек мыслит, — Эдвард надеялся, что они поймут его точку зрения. Раз в жизни ему захотелось, чтобы они его поняли. — Давайте я немного осмотрюсь, может, что-нибудь и надумаю.
Братья отступили, полностью осознавая свою бесполезность, руки их неловко повисли вдоль тел. Позади них открылись двери церкви, и паства медленно устремилась внутрь. Мужчины и женщины, собравшиеся в задней части храма, выглядели серыми и побитыми. У них осталась только вера.
— Прошу прощения, нам пора начинать вечернюю службу, — объяснил Деймон.
— Делайте, что положено, — Эдвард взял красный пластиковый фонарик, который предложил ему Мэтью. — Если что-нибудь найду, позову вас.
Возле церкви тянулся ряд узких улочек. Если Джилл ухитрилась проскользнуть мимо пожилой дамы, ей пришлось бы выйти туда. Эдвард посмотрел вверх, на мутнеющую синюю полоску вечернего неба. Вдоль канав располагались мощные гнезда, сооруженные из веток и пакетов для мусора; черный пластик был разорван в клочья. Прямо у него на глазах одно гнездо вспухло и изрыгнуло из себя семейство крыс с глазами-угольками. Они жались к канализационным люкам, таращась на его фонарик, а потом неожиданно устремились к нему. Эдвард поспешно отпрыгнул, а крысы пронеслись по его туфлям и далее, вниз по грязной кирпичной выемке.
Переулок выходил другим своим концом на маленькую замусоренную площадь. Эдвард с трудом представлял, откуда начать поиск. Если даже члены семьи не смогли найти ее, то почему ему должно было повезти? На ступеньках заколоченного досками многоквартирного дома сидел пожилой мужчина в грязном зеленом спальном мешке. Мужчина посмотрел на него диким взглядом человека, который только что проснулся, увидев кошмар.
— Всё в порядке? — спросил Эдвард, коротко кивая. Старик поманил его. Эдвард старался оставаться вне зоны поражения застарелым едким запахом, исходящим от старика, но тот подозвал его ближе. — Что такое? — спросил он, удивляясь тому, что кто-то до сих пор еще осмеливался спать на улицах города. Старик отодвинул верхушку спального мешка, как будто стыдливо демонстрируя свое сокровище, и позволил ему взглянуть на то, что оказалось сотней, или около того, безволосых крысят, которые возились у него на голом животе, как личинки, — розовые и слепые.
«Наверное, только так и можно сейчас выжить на улицах, — подумал Эдвард, раздираемый отвращением, — надо занять их сторону». Ему стало интересно, не был ли старик теперь почетным представителем их рода-племени, работая нянькой их детенышей, — может быть, именно поэтому его не тронули, хотя, скорее всего, правда была проще: крысы чувствовали степень безопасности окружающего посредством резонанса, проходившего через тела. Их пространственное восприятие было чрезвычайно тонко настроено на ширину лазов, на щели в стенах, на пугливых людей, которые с поспешностью бросались прочь. Джилл могла запаниковать до такой степени, что решила бежать, но она была слаба, и не убежала бы далеко. Она должна была остановиться где-нибудь, чтобы отдышаться, но где?
Он всмотрелся в темную площадь. Поднявшийся ветер пошевелил верхушки платанов, извечные басы, исходившие от транспорта, сменились на естественный природный ропот. Это был единственный звук, который слышал Эдвард. Над магазинчиком на углу светила вывеска. Скособочившись на подоконнике, два индийских ребенка таращились вниз на площадь, их распухшие глаза были почти закрыты из-за крысиных укусов.
Он вернулся к церкви, протиснулся сквозь ряды раздраженных прихожан и стал смотреть на Мэтью, стоявшего на слабо освещенном амвоне.
— Потому что это не конец, а начало, — сказал Мэтью, который явно читал старую добрую проповедь об огне и очищении. — Те, кого Господь избрал для сохранения доброго здравия, будут способны переделать землю по Его мысли. — Именно такого типа лекции Эдвард выслушивал, будучи ребенком; он никогда не концентрировался на обещаниях, приправленных помпезной риторикой, но всегда ощущал исходящую от них смутную угрозу. — Каждый из нас должен принести жертву, без которой невозможно признать Царство Небесное, и тот, кто не склонил свое сердце перед Божьей Матерью, будет оставлен вне церкви, ему будет отказано в возможности преображения.
