Она ухитрилась удержать свою смену в ресторане с четырех до двенадцати — так она могла работать с Сел, у которой стаж был больше, но Сел не могла оставаться после полуночи, потому что у нее была маленькая дочка с искривлением позвоночника, и уложить ее спать не мог никто посторонний. Сэл живет в общежитии для студентов-экономистов, недалеко от перекрестка 17N. Там все забито сынками богатых родителей, которые только и делают, что устраивают вечеринки и думают, как бы потрахаться, но для ребенка, которому уютнее, когда вокруг шумно, это даже хорошо. Сэл — поклонница классики: она обесцвечивает волосы и ходит, воткнув в прическу булавки и карандаши, на случай если какому-нибудь парню вдруг захочется запустить в ее шевелюру пальцы. Молли она нравится: у них нет никакой особой дружбы или вражды, но и обид тоже, они просто помогают друг другу в те два часа, когда у них совпадают смены.
Молли нравится эта работа, и она делает ее хорошо. Ее мать была официанткой в тех хромированных придорожных закусочных, популярных в пятидесятые годы, их сейчас уже почти не осталось, разве что в Миссури и во Флориде, где их сохранили как нечто забавное, а ей они нравились. Ребенком Молли проводила в столовых и семейных ресторанчиках все время, ожидая, пока мать освободится. Ей никогда не было скучно. Она читала книжки, которые забывали обедающие, или наблюдала за тем, как повар совершает свой орбитальный эллиптический проход от стола к духовке. Мать ее выкрикивала слова из старого столовского жаргона: «Адам-и-Ева на плоту», «картошка на обочине», «галька пляшет шимми», «сожги англичашку», «борзые на острове»
[41]
— никто уже больше так не говорит.
Теперь матери нет, а Молли работает официанткой уже так давно, что может определить тип клиента за те несколько секунд, что он проходит через дверь. Поэтому она знает, что с парнем, сидящим за столиком номер семь, будут проблемы. Ну да, никаких явных опознавательных знаков на нем нет, он не выглядит ни злым, ни пьяным, ни тем и другим вместе, но есть в нем что-то такое, отчего ей не хочется к нему приближаться. Для начала — он похож на человека, у которого слишком много денег, чтобы есть в таком заведении, как у них, и забудьте эту чушь о том, что семейные ресторанчики — великие социальные уравнители: в таких местах не едят, если только не считают пенни тщательнее, чем углеводы. На нем блейзер, галстук и хлопковые брюки из саржи, ботинки на высокой подошве, и что-то тина пижонских серебряных часов выглядывает у него из-под рукава, и все это вместе создает какую-то напряженность. Но ничего не поделаешь — он сидит в ее части зала, и выбора у нее нет.
Молли работала везде — в «Припаркуйся и Поешь», в «Чилиз», в «Хутерз», в «Виллидж-Инн», в «Денниз», в «Красном Омаре», «У Тони Рома», в «Чи-Чи», «У Хулиганов», в «Яблоневых Пчёлах», в «Красной Луковице», в «Одинокой Звезде», в «IHOPs», в «Слава Богу, Что Сегодня Пятница». Предпочитала она всё же маленькие семейные заведения — подальше от больших дорог. Постойные посетители там состоят из пар, которые приходят из года в год, это местные труженики и одинокие вдовцы, которые не любят сами себе готовить. Плюс, ходят в них еще проезжающие мимо люди, которые просто ищут место, где можно поесть и где явление яичницы не помешает им почитать газету.
В некоторых местах работа сезонная, поэтому ей приходится перемещаться по штату. Молли не имеет ничего против: у нее нет детей, чтобы волноваться насчет их «корней», в общем — она движется вслед за работой. И все-таки заведения, которые держат «мама с папой», исчезают, потому что большинство людей питаются на бегу. Сети ресторанов, в которых можно брать еду на вынос, расположены так, чтобы удовлетворить толпы офисных работников. Меню в них менее важно, чем место расположения. Сети скупают стратегически расположенную недвижимость, и товарооборот у них высок за счет отсутствия того комфорта и привычности, которыми славились старые забегаловки. Они распространяются агрессивно, залезая на территорию друг друга, и Молли становится все труднее найти место, где ей хотелось бы работать. В конце концов, она добралась из Аризоны до самой Флориды. Ей нравится теплая погода, и ей не хочется на север, но она знает, что когда-нибудь ей придется это сделать, чтобы найти место, где она потянет цены на жилье.
Молли кидает взгляд на одинокого посетителя, хватает кофейник и проходит мимо его стола, роняя на его стол меню. Он смотрит на нее как-то странно.
«Лады, вот у меня и чудик какой-то», — думает она бестрепетно. Есть забегаловки, в которые ходят только сумасшедшие, они расположены в опасной близости к автовокзалу, но их-то заведение не такое, хотя их и заставляют носить розовые нейлоновые форменные платья, которые электризуются получше грозовых туч. Она смотрит на Сэл, волосы которой похожи на мяч из размотанной шерсти цвета «блонд», с карандашами, воткнутыми в пучок, и поражается — как она это делает? В руках у Сэл пять полных тарелок и кофейник. Как и Молли, она отрабатывает восьмичасовую смену, получая по два доллара семьдесят центов в час, плюс чаевые, и при этом она постоянно улыбается. «Солнце, я могу переулыбать любого, если надо, — говорит она Молли. — Иногда у меня такое ощущение, что во рту у меня натянута сушилка для белья». Молли может обслуживать сразу восемь столиков, никаких проблем. Если надо будет больше — она сможет больше. «У Микки» семнадцать столов, так что девочки обслуживают остающийся стол по очереди. Сэл доливает кофе и воду, но не газированные напитки (хотя ее энтузиазм при доливании напитков заметно ослабевает после третьей ходки), и она ни от кого не потерпит никакого дерьма.
Молли встает рядом с парнем за столиком номер семь и вступает:
— Привет, что будем заказывать? — он закрыл меню.
— Какое у вас сегодня фирменное блюдо? — спрашивает он, заглядывая ей в глаза слишком глубоко и удерживая взгляд слишком долго. Ему прекрасно известно фирменное блюдо, потому что его название написано на доске прямо над окошком в кухню. Ему чуть больше двадцати, но он уже пошел вширь, он слишком загорел, у него водянистые карие глаза и дорогая одежда, которая обтягивает его слишком плотно. Похоже, он не слишком часто трахается.
— Мясной хлеб, пюре, луковая подлива. — Молли стоит, держа карандаш наготове.
— У вас очень красивое лицо, вы могли бы попытаться улыбаться, как ваша подруга вон там, — говорит он ей изысканным, нездешним голосом.
— Улыбаться я буду после окончания смены. Закажете фирменное?
— Нет, я буду овощное рагу и омлет из яичных белков.
— Мы не подаем завтрак после полудня. Могу предложить вам овощное рагу на гарнир.
Он вздыхает и снова открывает меню, немного медлит, выбирая, после чего наконец останавливается на жареной курице. Молли смотрит на его талию и думает, что ему бы следовало выбрать какое-нибудь другое блюдо, содержащее меньше калорий, чем самое калорийное блюдо на планете, но вслух она этого не говорит.
— Кофе?
Он кивает, она начинает наливать, и тут рука его летит вперед, он хватает ее за запястье и с силой выкручивает его, пока она не роняет кофейник, который отскакивает от стола, покрытого огнеупорной пластмассой, и фонтанирует обжигающей жидкостью ему на колени. Кофе пропитывает брюки у него в области паха и на бедрах. Он не вздрагивает и не издает ни звука. Еще более странно то, что он выглядит так, как будто этого и добивался. Затем улыбка гаснет на его лице, и он взрывается, вскакивает и обмахивает свои мокрые штаны в притворном ужасе.
