Конечно, мне страшно. Мне и раньше бывало страшно, но если всегда живешь в страхе, острота этого чувства уступает место тупой боли, на которую перестаешь постоянно обращать внимание — это как потеря Сэма или другие печали, которые всегда с тобой.
Иногда я вспоминаю дом — таким, каким он был. С натертым линолеумом и тикающими часами, с фарфоровыми собачками на каминной полке и работающим радио. Аромат свежевыпеченного пудинга с джемом, запах лавандовой мастики, выстиранные тюлевые занавеси, все вычищенное, чистое и светлое. Но те дни ушли, и по мне лучше быть старой и переполненной воспоминаниями, жить в этом тесном темном углу. Это лучше, чем жить там, внизу, на открытом и жестком свете, быть молодым и обнаженным в своей беззащитности, исполненным внутреннего крика, сталкиваясь с повседневным ужасом существования в мире, которому наплевать на тебя и который тебя даже не замечает…
Попрыгун
— Я единственный, кто может остановить прыганье, — сказал Натан Чарльз полиции.
— Интересно, почему? — спросил тот из двух рыжих констеблей, что был повыше, даже не пытаясь скрыть отвращение.
— Потому что я единственный, кто видел, как это произошло. Я же все изложил во вчерашнем заявлении.
Высокий рыжий констебль придвинулся ближе. Он недавно ел что-то с карри.
— Из твоего заявления, приятель, видно только то, что ты псих. Хуже, чем псих. Знаешь, что делают с такими, как ты, в тюрьме? Охрана тебя защищать не станет.
Натан пытался сохранять спокойствие. Он напряженно думал, как бы объяснить по-другому.
— Вы верите в существование души? — спросил он. Легавый пустым взглядом посмотрел на своего дружка-коротышку. — Я человек нерелигиозный, но я верю, что душа, которую несправедливо обидели, может стремиться к восстановлению справедливости. Вы никогда не пытались исправить положение вещей? А если бы вы были при этом мертвым? Разве это не представляло бы опасности для души? «Попрыгун», «Хоп» — это древнее название дьявола, вы не знали?
— Так, довольно этой херни, — сказал тот, что пониже, выплевывая жевательную резинку на фольгу, чтобы потом ее дожевать. Он сделал знак партнеру. — Давай снова его запрем.
Натай Чарльз решил, что тратит время даром, пытаясь взывать к их духовности. Пока его не арестовали за убийство, никто даже не замечал его существования. Он был тихим нездоровым человеком с больной спиной, отчего всегда двигался осторожно, постоянно ожидая боли. Он был человеком, от которого в последнюю очередь можно было ожидать, что он кого-нибудь обидит, не говоря уж о том, что совершит настолько шокирующий насильственный поступок. Но за последние два года он попытался убить семерых детей.
Он делал это не для того, чтобы удовлетворить какое-то ненормальное желание, и не по финансовым причинам. Он пытался спасти жизнь другим людям. Натан постоянно напоминал себе, что он не сумасшедший.
«Я хороший человек, я просто был вынужден вступить на эту невероятную дорогу, — думал он. — Я попал в ловушку, в вилку ужасающей моральной дилеммы, которая не имеет одного простого разрешения. Но я должен бороться и найти его».
Говорят, полиция была в недоумении. Как можно было так часто нападать на детей и не попасться до того самого момента, когда он, в конце концов, нанес удар на людной улице? Они не знали, что Натан следовал схеме, разгадать которую не мог никто, и что он очень тщательно следил за тем, чтобы не оставлять следов. Он всегда дожидался благоприятной возможности совершить убийство, и жертвы его были беззащитны. Родители в наши дни, конечно, стали гораздо внимательнее, поэтому ему все-таки приходилось быть осторожным, но если все хорошо планировать и заранее обдумывать, то можно было вполне справиться с задачей.
Какова же была его цель? Два рыжих констебля наблюдали за ним и ожидали дальнейших инструкций, но никогда не задавались вопросом, почему арестованный вступил на этот путь — сменив удобную семейную жизнь на ненадежное прозябание в омерзительной комнатенке. Чтобы понять это, им пришлось бы пустить стрелки часов назад.
А всего два года назад Натан Чарльз был женатым человеком, который счастлив в браке, отцом трехлетней дочери. Он женился на Хлое — девушке, с которой встречался еще во времена учебы в Уорикском университете. У них родилась Мия — не по годам развивавшаяся черноглазая девочка, чье атавистическое поведение одновременно и восхищало, и поражало родителей. Натан много времени проводил с дочерью, потому что Хлоя работала, а он сидел дома и пытался закончить все те картины, которые позволили бы ему устроить вторую по счету выставку. Первая увенчалась относительным успехом, который вдохновил его на поиски в новом направлении, но слишком часто случалось, что он сидел, замечтавшись над этюдником, и принимался наблюдать за играющей Мией. Он был весьма доволен положением вещей: оно позволяло ему наблюдать за развитием дочери с близкого расстояния.
Где-то в то же время он начал ее рисовать. Он задумал серию набросков, которые отражали бы таинственные проявления ее растущего интеллекта. Он рисовал, не думая, — то, как сложены ее руки, рисовал ее затылок, и особенно не изучал свои труды, пока не завершил несколько набросков. Он разложил эскизы по папкам, решив подождать, пока у него не наберется несколько завершенных серий, а потом задумал сделать из них большое сложное полотно.
Для Натана это была новая тема в искусстве. Первая его выставка была совсем другой, и вышла такой, какой вышла, потому что так располагалась их квартира. Семья Чарльз жила на широкой серой улице, в доме, стоявшем наискосок от входа в Холлоуэйскую тюрьму. Квартира была дешевой, потому что довольно сложно сдать квартиру с видом на тюрьму и дворик для прогулок заключенных. Но ни Натана, ни Хлою вид из окна не беспокоил, а света было много, потому что квартира находилась на верхнем этаже. Они никогда не видели людей, которые приезжали и уезжали в закрытых машинах; Натан понятия не имел, как выглядели охранники и заключенные, да и не думал об этом особо, пока не случился побег.
Холлоуэй
[48]
— это женская тюрьма с противоречивой историей, были в ней и арестованные суфражистки, и темная история с осуждением и казнью Эдит Томпсон
[49]
в 1923 году, и повешенная в 1955 году Руфь Эллис,
[50]
и проявления расизма, кульминацией которого были самоубийства чернокожих заключенных — уже в недавние времена. И тем не менее у этой тюрьмы были связи с искусством. Одной из самых поразительных вещей, связанных с тюрьмой, была серебряная брошь, которую преподносили всем членам Национальной женской партии, которые попали в заключение за пикетирование Белого дома в поддержку движения за право женщин на голосование. Брошь была изготовлена по образу была изображена опускающаяся решетка Холлоуэйской тюрьмы, запертая цепью с навесным замком в форме сердца на ней.
