На Жору было жалко смотреть – был человек, хоть и дрянноватый, а стала медуза…
– Ребя… гражданин начальник! – возопил он с натуральной слезой в голосе. – Ну, это ж не я!
– Не веришь, что она так именно про тебя и напишет? Ей же нужно не блудью выглядеть, а жертвой похищения сексуальных маньяков…
– Верю! – охнул Жора. – Они, сучки, изворотливые… Слушайте…. Я ж вам лично ничего такого не сделал, наоборот, Кириллу вон пару косых дал, Алинку ему подставил… Ну, ничем ведь я вас не обидел!
– Договориться хочешь? – усмехнулся Лаврик.
– А кто б не хотел? Ну может, можно как-то… Добром разрулить, чтоб и мне, и вам… Если что, я наизнанку вывернусь, напишу все про всех, любые мелкие деталюшки, любые подробности… У меня, кстати, свидетель есть, что она сама ко мне салилась – как раз Васька подъехал пивом закупаться, он видел… Да и Силуяныч свидетелем, он мужик простой, ни при каких делах, если его взять за шкирку и колонуть, все выложит… До донышка вывернусь! Ну, на кой черт мне подрасстрельная статья?!
Лаврик усмехнулся:
– Знаешь, в чем твое цыганское счастье? Да в том, что папаня папаней, но, кроме него, у нас и свое начальство есть, а у начальства свои расклады. Сложная у них там жизнь, на верхотуре… но в эти их дела я не лезу по тем же причинам, что и ты в дела боссов не лезешь – погонами не вышел. Одно знаю: хотя папаня и куратор, это еще не значит, что он нашей конторой командует, как оловянными солдатиками, у моего начальства свои жизненные планы. Намекнули мне кое-что… Не по доброте душевной я тебя постараюсь вытащить, а оттого, что так карта легла.
Моему генералу ты не так уж и интересен, как птичка мелкая. Ему бобер нужен вроде Фомича. Совсем другой коленкор, смекаешь? Пусть папаня в Фомича и не верит, но когда мы толстенное дело быстрым темпом сляпаем, это уже будет и неважно. Толстое, убедительное… Понимаешь, он просто не верит. Но не такие у него с Фомичом близкие отношения, чтобы его от наших отмазывать. Как говорится, под давлением неопровержимых улик и железных доказательств… Может и повернуть на девяносто градусов. И будет для него Фомич – злостный перерожденец, разложившийся морально, опозоривший высокое звание члена партии. У них в партийной философии такой штампик тоже давно имеется – и действия в подобной ситуации давно прописаны. Всегда найдутся богатыри, которые вовремя вскрыли истинный облик, вывели на чистую воду, проявили чутье и партийную принципиальность… Смекаешь?
Теперь у Жоры было лицо человека, уже поставленного пол виселицу, но в последний миг получившего даже не помилование, а путевку в санаторий.
– Да понимаю! Понимаю! Я ж говорю: всё обо всех, до донышка! А знаю я про них столько, сколько никто больше не знает! Сейчас писать? Вы только бумаги дайте, у меня нету…
– Чуть погодя, – сказал Лаврик, вставая. – Сейчас поедем за Веркой, ошарашим с ходу, воспитательную беседу проведем… – он положил Жоре руку на плечо и, похоже, двумя пальцами легонько придавил нужный мускул, потому что Жора охнул и покривился. – А ты пока сиди тут, как привязанный. Чуть погодя вернемся, и будешь ты писать оперу, как в том анекдоте про Чапаева и Петьку, – в его голосе вновь появилась ласковая угроза. – Только, Грек, не вздумай сдернуть или предупредить кого. Если сдернешь – будет тебе такой всесоюзный розыск, что и у чукчей в чуме найдут, если ты туда доберешься и чукчей прикинешься… И опять-таки, в этом случае пойдешь паровозом… Потому что все остальные замешанные на тебя все и свалят, как на сбежавшего. Вона-вона задержите, вона-вона побежал…
– Мамой клянусь! С места не сдвинусь!
– Спиртного в хате сколько?
– Да есть там в холодильнике еще…
Лаврик повернулся к Мазуру:
– Кирилл, кухню посмотри. Все, что найдешь – в раковину.
Мазур прошел в маленькую кухоньку. В холодильнике отыскал две бутылки марочного крымского, а в шкафчике – две бутылки «Метаксы». Опорожнил все это в раковину, как дон Румата бочку со спиртом в крысиную нору, убедившись, что со стратегическими запасами покончено, вернулся в комнату и молча кивнул Лаврику.
– Эти полбутылки я тебе оставляю, – сказал Лаврик. – С нее не шибко и закосеешь, нас ожидаючи, жратвы у тебя хорошей полно… Только за добавкой не бегать! Ты мне нужен будешь в ясной памяти и с разборчивым почерком. Приказ ясен?
– Ясен!
Достав свой любимый перочинный ножичек, Лаврик открыл маленькое лезвие и вмиг перехватил телефонный провод. Сунул трубку в карман, усмехнулся:
– Для полной гарантии. Не смотри так жалобно, с твоими денежками новый купить – что мне спички… Все уяснил?
– Все как есть!
– Вот и сиди тут тихонечко, соси коньяк по капельке, пока не вернемся…
Он похлопал Жору по плечу, по макушке и направился к двери. Остальные без команды двинулись за ним. В прихожей Лаврик непринужденно прихватил со столика ключи от «Волги» с брелоком в виде голой женщины из прозрачной пластмассы, усмехнулся:
– Это чтобы гарантия была – сто два процента…
Когда «уазик» тронулся, Мазур спросил:
– А если все же сдернет? Чужая душа – потемки…
– Оно конечно, – сказал Лаврик. – Если сдернет, не дальше двора. Шахматисты там и посейчас сидят, видел же…
– Вот даже как… – протянул Мазур.
– А ты думал, – сказал Лаврик без улыбки. – Что нам в одиноких ковбоев играть? Махина закрутилась. – И коротко рассмеялся: – А все же высок в советском народе авторитет ЦК славной нашей КПСС… Не пришлось чего-то похитрее выдумывать… Слава КПСС!
– Воистину слава, – хмыкнул Мазур. – Мы к Фомичу?
– А куда ж еще?
– А законные основания? Нету ведь никакого папы-секретаря и всего отсюда вытекающего…
– А основания прежние, – сказал Лаврик. – Здоровая наглость, которая есть сестра таланта. Ну, и старая истина: победителей не судят… – он вновь стал крайне серьезным. – Ребята, как бы ни обернулось, с чем бы ни столкнулись – на поражение не стрелять. Все, абсолютно все, нам нужны живехонькими, разве что малость побитыми или безопасно для здоровья подстреленные в мягкие ткани организма.
– Ты что, допускаешь…
– «Три мушкетера», финал, – сказал Лаврик все так же серьезно. – «Я допускаю все, ответил Атос». Так-то…
К калитке красивого и аккуратного домика Фомича он подошел первым, нажал кнопку звонка и не отпускал, пока не послышались шаги. Из-за угла дома вышел жилистый мужичок лег пятидесяти, в широких парусиновых брюках и тельняшке с обрезанными рукавами, с тяпкой в беспалой правой руке, седоватыми висками и гем же навсегла обветренным лицом – ну да, старый строительный кадр и наверняка не при делах…
Он спокойно, без малейших эмоций уставился на них поверх низенькой решетчатой калитки. Лениво брехнула пару раз большая овчарка, сидевшая на цепи возле красивой конуры в виде домика из киносказок.
