Фома часто бегал один. Он выглядел вполне запущенным, и живодеры могли принять за своего, в смысле за бездомного.
Куда он делся? Хорошо, если его убили сразу. А вдруг только ранили, перебили позвоночник, и он теперь лежит и мучается?
Муж сходил с ума. Он бегал по поселку, громко звал: «Фома! Фома!»
Никаких результатов.
Муж написал на компьютере и расклеил объявления: «Пропала собака. Порода неопределенная. Шерсть светлая. Уши по бокам головы. Вознаграждение гарантируется». Эти объявления Саша расклеил по всему поселку.
Настала ночь. Фомы нет и не предвидится.
Саша не спал. Мне даже казалось, что он плачет.
— Перестань, — сказала я. — Это же не ребенок. Собака…
— В том-то и дело. Фоме не на кого рассчитывать, кроме нас. А мы его предали.
— Глупости. Просто Фома гопник. Бегает, где хочет и когда хочет. Ты не ограничивал его свободу. Вот и все.
— Мы — люди. Мы должны были предусмотреть. Мы его подставили.
Муж подозрительно замолчал.
— Заведем другую собаку, — сказала я.
— Таких, как Фома, больше нет, и я не хочу другую.
— Боже, если бы ты так же любил меня.
— Тебе не нужна моя любовь. Ты самодостаточная, и думаешь, что это хорошо. Ты думаешь, что это твоя сильная сторона. А это слабое звено. Женщина должна быть зависимой, как собака, тогда мужчина за нее отвечает.
— Интересно… — сказала я. — Значит, то, что я зарабатываю, тяну на себе весь воз, это плохо?
— Ты зарабатываешь и командуешь, как прапорщик. Как можно любить прапорщика?
— Люби Фому.
— Я и люблю.
— Значит, Фома тебе дороже меня?
— Если бы ты не явилась ночью, я бы подумал, что ты развлекаешься в свое удовольствие. Я бы не беспокоился.
Я поняла, что мы сейчас поругаемся, и вышла в другую комнату. Я тоже могла бы ему сказать, что на мне все нагрузки — и мужские, и женские: и зарабатывать, и заниматься домом. У меня нет ни одной минуты на себя, и я забыла, что такое женское счастье: что такое катание на лодке, цветы, смех без причины, маникюр и педикюр, восхождение на гору Кара-Даг.
Утром позвонила соседка. Сказала, что Фома ночевал у нее на участке, потому что не мог выйти.
Фома, оказывается, забежал к Альме, а соседка не заметила и заперла калитку. Фома не смог открыть и остался на ночь. А куда деваться? Пусть кто-то за ним придет, потому что Фома плачет.
Мой муж сорвался с места и рванул за Фомой. Калитка соседки запиралась на задвижку, и ее можно было открыть с внешней стороны, сунув руку в дырку.
Саша отодвинул задвижку и вбежал на участок. Фома устремился к нему навстречу. Саша присел на корточки. Они замерли, обнявшись. Выражение лиц у обоих было одинаковое.
Вышла соседка. Посмотрела и сказала:
— Мыльная опера. Мексиканский сериал.
Я тоже вошла в калитку. Приблизилась к влюбленной паре и сказала ревниво:
— А теперь обними меня.
Саша поднялся и обнял меня, отнюдь не формально. От его лица веяло Фомой.
Позже я спросила:
— А что это за объявление? Что значит «уши по сторонам головы»? А где они должны находиться, под носом? Или на лбу?
Саша подошел и обнял меня. Он меня ненавидел и любил одновременно.
— И что значит «неопределенная порода»? — продолжала я. — Очень даже определенная: дворня.
— Фома не дворня.
— А кто?
— Друг.
— Твой друг — Макс.
Макс был непосредственным начальником моего мужа. Золотые мозги — я имею в виду Макса, да и мужа тоже. Макс был еврей и алкоголик — две вещи несовместные. Но Макс успешно совмещал. По-еврейски это звучит «идише шикер», что значит «пьющий еврей». Макса грозились снять с работы, но замены не нашли. Он снял с работы сам себя. Ушел на тот свет. У него остановилась поджелудочная железа. Сказала: «До свидания, Макс».
Муж плакал на похоронах. Он знал: у него больше не будет такого друга. Они с Максом воспринимали жизнь абсолютно идентично. Им нравилось одно и то же и не нравилось одно и то же. Они любили разговаривать и молчать. Совместное молчание — это тоже общение.
Место Макса занял Фома. У Саши с Фомой тоже было много общего. Они одинаково любили пожрать, погулять по природе, пообщаться с прекрасным полом. Фома обожествлял Сашу, а Саша любил тех, кто любит его.
Время шло. Фома взрослел, матерел и состарился, в конце концов. У старости тоже есть свои периоды: юность старости, расцвет старости и дряхлость.
Фома добрался до третьего периода. У него начался артроз всех суставов.
Он с трудом садился и ложился, со стоном вылезал из будки. Гулять он уже не хотел. А когда все-таки ковылял за мной следом, возвращался с полдороги. Уставал. Старость — не радость.
Каждый день приносил Фоме новые разрушения. Он смотрел из будки какими-то чужими глазами. Глаза стали больше и чернее. Зрачок как будто залил все поле глаза. Выражение морды было горестное и удивленное. Он не понимал: почему все так изменилось?
Я спрашивала:
— Фомочка, милый, что у тебя болит?
«Все!» — отвечал Фомочка без слов.
Постепенно он перестал есть. По ночам стонал.
Я испытывала к своей собаке самое глубокое сочувствие. Он не был для меня старым псом, а был страдающим существом, при этом существом высшего порядка. Человеку свойственна низость: жадность, зависть. А Фоме — нет. Только любовь. Только преданность и постоянство. Невозможно себе представить, что Фома ушел от меня к другой хозяйке, потому что она моложе и богаче. А у людей это на каждом шагу. У людей любовь — на время, а у собаки — навсегда. И если я однажды перестану быть молодой и красивой, Фома не заметит.
Муж сказал:
— Надо вызвать ветеринара.
— Он боится врачей. Для него это стресс, — возразила я.
— Просто тебе жалко денег, — сказал Саша.
Я не стала спорить. Позвонила в лечебницу.
Через два часа приехал собачий доктор — худой и беспородный.
Саша выманил Фому из будки. Доктор приблизился. Фома оскалился, рыкнул и даже вскочил, забыв про артроз. Показывал клыки. Угрожал.
Доктор отошел. Фома лег на землю. Он потратил на оборону последнюю энергию. Лежал в изнеможении.
— Как вы думаете, какой диагноз? — спросил Саша.
— Старость, — сказал доктор. — Сколько ему лет?
— Восемнадцать.
— Что же вы хотите? Это предел. Ресурс исчерпан.
