— Коллега. Работаем вместе.
— Сожитель, что ли? — догадался шофер.
— Типа того…
— А жена у него есть? — поинтересовался шофер.
— Есть.
— Так пусть она и возится.
— Она и возится, — сказала Лиля.
— А ты при чем?
— А я в промежутках.
— Дура ты, — сказал таксист. — Извини за грубость. Брось его. Не ломай свою жизнь.
— Он хороший, — возразила Лиля.
— Водка любое поле перепашет. Беги от него, как в атаку. Он бракованный. Понимаешь?
— А вы откуда знаете?
— Знаю, раз говорю.
— Легко сказать: беги. А если без него не дышится? А если без него земля пуста.
Но и с ним как на льдине. Льдина треснула, половинки разъезжаются. Стоишь враскоряку. Одна нога на одной льдине, вторая — на другой. Трещина расширяется. Надо перебраться на одну льдину, но на какую? Ганди не зовет. Ромочка выжидает. Можно бросить одного и другого и уйти в никуда. Это все равно что провалиться между льдинами и оказаться в жгуче холодной пучине.
Алкоголизм — это заболевание, такое же, как любое другое, как диабет например. Но диабет протекает незаметно для окружающих. Страдает только сам больной. А алкоголизм именно ложится на окружающих. Сам больной не страдает. Ему хорошо. И в этом большое неудобство, мягко говоря.
Начало запоя у Ганди было восхитительным. Он хотел говорить. Был блестящ. Его тянуло на поиск истины.
Однажды Лиля оказалась с Ганди на банкете. Банкет давал молодой режиссер Пименов. Это была его первая картина, вполне успешная. Фильм получил первую категорию.
В разгар веселья Пименов неосторожно подошел к Ганди с бокалом, приветствуя мэтра. Он сказал:
— Вы — моя путеводная звезда, — ожидая услышать нечто державинское, типа «победителю-ученику».
Но Ганди произнес прямо противоположное. Он сказал:
— Ты еще снимать не научился, а врать уже научился.
Все поперхнулись. Пименов стал красный как помидор. Вся кровь хлынула в его голову.
— Ну почему же? — не согласился Пименов. — Общественность одобряет.
— Общественность врет, — отрубил Ганди.
В руках гостей застыли вилки. Они не понимали: есть им дальше или положить приборы и уйти, поскольку гости — это та самая общественность, которую оскорбил правдолюбец Ганди.
Лиля оторопела. Ганди — прав. В фильме было что-то тошнотворно фальшивое, при этом смотрелся он хорошо. Оторваться невозможно. Но когда фильм кончался и зажигался свет, становилось противно. Так бывает после соития с нелюбимым человеком: пока в процессе — захватывает, а когда наступает финал и приходит осознание — стыдно.
Гости все-таки донесли вилки до рта. Они продолжили праздник — ели и пили. Вокруг — все свои, еда и питье — главное удовольствие жизни. Праздник для того и существует, чтобы человек расслабился и разрядился.
Все расслабились и разрядились, а Пименов ушел в туалет и там плакал. А потом мыл лицо под краном.
На другой день Лиля пришла к Ганди для работы, как обычно. Ганди только что продрал глаза.
— Я вчера ничего себе не позволил? — проверил он, испуганно глядя на Лилю.
— Позволил. Сказал Пименову, что он бездарь и продажная тварь.
— Врешь, — испугался Ганди.
Лиля пожала плечами.
— Дай мне телефон.
Лиля принесла телефон. Ганди открыл записную книжку, набрал номер Пименова. Подождал. Потом произнес:
— Я звоню извиниться. Я вчера немного нахамил, пьяный был.
Пименов молчал.
— Ты меня узнал? — проверил Ганди.
— Узнал, — сухо ответил Пименов. — Ты нахамил при всех, а извиняешься один на один. Ухо в ухо. Ты должен публично извиниться и взять свои слова назад.
— А как я публично извинюсь? — не понял Ганди. — Что, собрание собирать?
— Как хочешь.
— Пошел ты на хер, — сказал Ганди и положил трубку.
— Извинился, называется, — отреагировала Лиля.
— А что, я не прав? Нельзя сказать то, что я думаю?
— Можно, но не при всех.
Ганди расстроился. Он был хорошо воспитан и понимал, что унизить человека прилюдно — неприемлемо. Однако пьяный не ведает, что творит. Мозги отравлены.
Ганди мучился угрызениями совести после каждого запоя и каждого безобразия. Но постепенно привык. Как говорится, человек не собака, ко всему привыкает. Человек должен как-то выживать. Выживать — значит, быть правым. Кто не прав — тому нет места среди равных. Ганди постепенно нащупал удобную позицию. Позиция была такова: ну и что? Обидел человека — ну и что? Никто не умер. Все живы.
Заснул лицом в салате — ну и что? Проснулся же в конце концов, умылся. Кому-то это не нравится. Ну и что? Надо быть шире. Жизнь многообразна.
Лиля прощала ему все. Ганди — Моцарт. Кто сейчас помнит недостатки Моцарта? Может, он тоже пил и мочился мимо унитаза… Главное же не это, а его Реквием. Главное — то, что остается после человека.
Время смоет всех, до одного. А Реквием будет звучать всегда и сотрясать душу до основания.
В выходные дни Лиля и Ромочка брали дочку и ездили к его родителям. Там их кормили, любили. Было тепло и определенно.
Лиля скучала, пережидала. Ее жизнь питалась совершенно другими впечатлениями. Но во время этих визитов ее нервы переставали звенеть от напряжения. Как будто она спряталась в окоп во время перестрелки. Хорошо.
Не убьют. Еще можно пожить.
Дочка каталась из рук в руки, от отца к бабушке, потом к дедушке, и везде ей было весело и защищенно.
Лиля догадывалась задним умом: любовь — это не только страсть. Это еще и ответственность за другого. А какая ответственность у Ганди за чужую дочку? Он зависит только от водки. Значит, Лиля будет зависеть от его зависимости.
Ромочка был грустен. И молчал. Лиля тоже не выясняла отношений. А что говорить? Выбора не было. Ей предложения не делали. Замуж не звали. Разлюбить она не могла.
Ганди приступил к своему долгожданному фильму. Пригласил Лилю в соавторы. Льдины под ногами медленно, но верно начали съезжаться. Лиля боялась поверить в свое счастье.
Ганди уже не мог обходиться без Лили. Она не выходила у него из головы.
Свою жену Валю он стал называть «Лиля». Валя злилась и спрашивала:
— Ты что, влюбился?
— Пройдет, наверное, — неопределенно отвечал Ганди.
Он боялся, что это пройдет. И его пугала перемена участи. Разрушить легко — а дальше что?
