В том числе и означенного Леопарда, сволочь легендарную, но, надо отдать ему должное, несомненного военного таланта. Долго с ним пришлось повозиться. Однажды Мазур даже в него стрелял, но слишком далеко было для «узика», ушел, поганец. Ничего, все равно в конце концов группа Морского Змея его через пару недель отправила на свидание с Лунным Бегемотом…
Сделав выбор, он нажал кнопку. Очень быстро объявился молодой фусу в смокинге и уже через пять минут припер бутылку виски и обычные здесь к нему закуски: копченое мясо, вяленые фрукты и шашлычки из моллюсков томбалу, к которым Мазур пристрастился еще в прошлый приезд (мало того, что вкусные, еще, между нами, мужиками, боевую сексуальную готовность, если слопать с дюжину, на всю ночь обеспечивают не хуже черноморской рапаны). Халдей (должно быть, узрев новое лицо) предпринял попытку впарить Мазуру еще и стейк из жирафа, но Мазур отмахнулся и сказал, что на жирафятину у него аллергия. Девушка расхохоталась. Сообразив, что напоролся на знатока, халдей сговорчиво улетучился.
— За любовь? — предложила девушка и опрокинула свой стаканчик граммов на сорок не хуже советского боцмана, ничуть не поморщившись и не закашлявшись. Потянулась за ломтиком мяса без всякой поспешности — чувствуется школа, подумал Мазур не без уважения.
— За любовь так за любовь, — сказал он, опрокидывая свой стаканчик. Виски, конечно, не высшего сорта, однако да, не паленка. — И как тебя сегодня зовут?
— Мадлен, — сказала она с улыбкой. — Уже неделю.
Мазур вновь ощутил мимолетный укол ностальгии: тридцать лет назад уже была одна Мадлен, самая красивая француженка из всех, какие ему встречались в жизни. Ну, а то, что она была еще и офицером французских «морских дьяволов», ничего не испортило. Что-то часто стали возникать уколы ностальгии, не было раньше такого…
— Почему — Мадлен? — спросил Мазур с неподдельным интересом.
Французского влияния в какой бы то ни было области Ньянгатала не испытала совершенно. Разве что французские франки здесь ходили неофициальным образом — но так обстояло и с полудюжиной других европейских твердых валют.
— Да так сложилось, — сказала Мадлен. — Тут недавно был французский инженер, помогал отлаживать на шахте какую-то ихнюю банду. И абонировал меня на всю неделю. И когда меня охаживал, все время называл Маллен — раз по двадцать за ночь, прикинь. Есть у меня подозрения, что ему какая-то Мадлен так и не дала, как он ни старался, но в памяти засела. Вот я и решила: а побуду-ка теперь Мадлен.
— Здешняя?
— Мимо, — сказала Мадлен. — Из Мулаведи.
— Это где?
— А это такая деревня, миль двадцать отсюда к югу. Ничего так деревня, богатая, но все равно — деревня…
— Понятно, — сказал Мазур. — Подалась в город счастья искать?
— Вот именно, — серьезно сказала Мадлен. — Так-то все было ничего, отец у меня дачака… ах да, ты же языка не знаешь… Дачака — это такая группочка самых богатых людей в деревне. Типа аристократия. Только мне от этого было бы не легче. Уж конечно, не пришлось бы особо спину гнуть с мотыгой и просо рушить, но все равно, женщина в деревне, даже если она из дачака — не совсем и человек. Прав — ноль, зато обязанностей… Выдали бы меня замуж за какого-нибудь обормота, рассчитавши так, чтобы соединить поля, и хлопотала бы я по дому, как швейная машинка. И уж конечно, детей муженек мне бы накапал кучу. А окажись он пьющий или драчливый, я бы еще и в синяках ходила. И была бы годам к тридцати страшной жирной коровой. А я, между прочим, три года в американскую школу ходила. Вот сам скажи, у меня английский плохой?
— Да нет, весьма даже, — сказал Мазур.
— Во-от… А еще я девочка умная и сообразительная. Мне учитель много раз говорил, особенно в последнем классе, когда оставлял после уроков, лез под юбку и минету учил. Белый, из Пенсильвании.
Он мне, кстати, невинность и аннулировал. Мы потом еще несколько раз… Мне понравилось. Он и сказал: крошка, в деревне пропадешь, у него хватало знакомых на шахте, он мне сюда рекомендацию и дал. Вот я три года назад из дома и сбежала.
— Папаша с родичами не искали, чтобы прирезать? — с любопытством спросил Мазур.
— Да ну, скажешь тоже! Это у одних макиземи, дикарей долбаных, принято в таких случаях искать и резать. У нас попроще. Объявят тебя позором семьи, отрекутся по всем правилам — мол, знать такой отныне не знают. Зарежут черного поросенка, кровью на пороге побрызгают, уши ему отрежут и швырнут в ту сторону, куда я сбежала. Еще листья юкаты вокруг дома кольцом набросают, побормочут там все, что полагается… Только мне как-то чихать на этот цирк без клоунов. Вот и работаю тут три года. А что не работать? Клиенты солидные, любители всяких неприятных выкрутасов редко попадаются. Знай раздвигай ножки. Ты не поверишь, но я в школе выучила, что такое «философски». Так вот, если философски — всех и каждого в этой жизни пялят. На разный манер. Тебя вот наверняка начальство пялит. Ага?
— Бывает, — сказал Мазур чистую правду.
— Ну вот. Всех пялят, даже президентов — я имею в виду, иногда пулей в лоб, как недавно нашего Отца Нации. Разница только в том, что тебя пялят в переносном смысле, а меня в прямом.
Если подумать, никакой разницы. Тебя такая философия не обижает?
— Да нет, — пожал плечами Мазур. — С чего тут обижаться, если так оно в нашей жизни и обстоит… А планы на будущее? Не может не быть у такой умной девочки планов на будущее?
— Найдутся, — сказала Мадлен, с намеком покосилась на бутылку, и Мазур наполнил стаканчики. — Поработаю еще годик — и сбережений хватит, чтобы обосноваться в Инкомати. А там совсем другие возможности для карьеры. Там и заведения для людей, что в сто раз побогаче здешних шахтерских, и танцевальные школы… ну, сам понимаешь, каким танцам учат. И фотографы рыщут, ищут моделей не для дешевеньких черно-белых порнографических журнальчиков на плохой бумаге, а для солидных, типа «Плейбоя». В общем, с опытом и с умом не пропадешь. Совсем другие деньги. И жениха можно подцепить ох какого небедного, главное, суметь нетронутой паинькой прикинуться…
— А ведь сумеешь, — покрутил головой Мазур.
— А запросто, — улыбнулась Мадлен. — Между прочим, если ты не знаешь, есть старый деревенский способ невинность якобы восстанавливать. Так-то вот…
Мазур вновь покрутил головой:
— Знаешь, что-то я в тебя верю… Пробьешься.
— Постараюсь, — столь же серьезно сказала Мадлен. — Ну как, раздеваться, или еще потреплемся?
— Да куда нам спешить… — сказал Мазур, глянув на часы. — Времени — хоть поварешкой хлебай… Слушай, вот чего я не пойму: это здесь зачем? — он кивнул на странные лампы в углу.
— Мало ли кому понадобится, — сказала Мадлен. — Это осветительные приборы для фотосъемки. Знаешь, некоторые любят фотографировать. Ты насчет этого как?
— Категорически не любитель.
— А некоторые очень любят. Так что я давно уже научилась красиво позировать, — она прыснула. — Знаешь, попадаются вообще комики. К нам сюда уже с полгода ходит один голландец, так он только фотает, прикинь. Девочки у нас его дико обожают. Попозировала часок-полтора, получила денежек столько, сколько полагается за полную ночь — и свободна. Может, он дрочит потом, не знаю, его дело, главное, платит… Тебе интересно?
