— Они ведь могут и не прийти? — спросила Мадлен.
— По крайней мере, я на это очень надеюсь, — сказал Мазур. — Но могут и прийти.
— И что, будут убивать тебя сразу?
— Вряд ли, — подумав, сказал Мазур. — Ну, тебе-то печалиться не стоит. Ты ничего такого не знаёшь, опасной для них быть не можешь. Проще тебя припугнуть, чем вешать на шею труп. Они же местные, значит, будут знать, что ты тоже местная и никуда в случае чего не денешься. В общем, если что-то начнется, ныряй под кровать и притворяйся половичком…
— Значит, убивать тебя сразу они не будут… Но тогда выходит, они захотят узнать, что ты знаешь уже? Ты так просто не скажешь, значит, они начнут круто спрашивать… Вот тут я уже буду опасным свидетелем. Потому что наверняка они никуда тебя не потащат — проще на то время, пока тебя будут спрашивать, согнать всех, кто есть в ломе, в одну комнату, приставить охранника… Они конечно, представляться не будут, но все и так поймут, кто они такие — кроме псов с шахты, других крутых белых с пушками тут просто не бывает. А против них никто в городке не пискнет и будет держать язык за зубами… Так что и меня хлопнут, если что. Я про такой расклад думала, еще когда мы сюда шли…
Мазур спросил с неподдельным интересом:
— Слушай, а почему ты тогда не слиняла? И почему сейчас даже не пробуешь слинять? Не стал бы я палить тебе в спину, и ты должна была это сообразить…
— Как тебе сказать… Ты веришь в вашего Иисуса?
— Сложный вопрос, — сказал Мазур. — Скорее да, чем нет. Не на все сто процентов, но и сказать, что совсем не верю, никак не могу. А что?
— Выясняю твою жизненную позицию. Что до меня, в богов я не верю — ни в вашего Иисуса, ни в наших. Совершенно. В духов и чертей, правда, верю. И в Соседние Миры тоже. А если про какой-то фундамент, то я фаталистка. Ага, ты не удивляйся, я и такое слово знаю, — она, глядя в потолок, мечтательно улыбнулась. — Мне про фатализм все подробно растолковал учитель, тот самый, пенсильванец. Когда после уроков в пустой школе ставил на коленки и давал в ротик. Он и сказал как-то: «Детка, я фаталист. Конечно, твой папаша и родичи могут обо всем узнать и оторвать мне яйца, или голову, или все вместе. Но могут и не узнать, когда-то это еще будет — а классно сосешь ты уже сейчас», — она рассмеялась. — Я не стала его разочаровывать. Узнай хоть отец с родней, хоть вся деревня, его бы никто и пальцем не тронул. По нашим обычаям…
— Я знаю, — сказал Мазур. — Это замужнюю моментально прирежет муж или родственники, если поймают на измене. А незамужняя лет с четырнадцати может трахаться с кем угодно и сколько угодно…
— Ага, вот именно. Только не с четырнадцати, а уже с тринадцати… А мне, когда он первый раз показал, для чего еще может служить ротик, кроме как есть и пить, уже стукнуло пятнадцать. Главное, чтобы люди не видели. Ему бы одно грозило: расходы на виски. У нас так принято: если отец или родичи узнают, кто трахает незамужнюю дочку, начинают к тому регулярно шляться и раскручивать на выпивку. А уж если белый, учитель… Они бы его по три раза в неделю выставляли на городское виски. Крестьяне — народ практичный, что бедняки, что дачака… дачака даже практичнее.
— Ага, — сказал Мазур. — И ты, добрая душа, не захотела любовника вводить в лишние расходы?
— Нет, тут еще романтичнее, — засмеялась Мадлен. — Хотела сделать ему приятное. Знай он всю правду, было бы скучнее: ну, еще одна парочка трахается, дело житейское. А так… Прикинь, он себя чувствовал этаким отважным героем, то и дело ходившим под смертью, или по крайней мере отрыванием яиц… хотя и не знаю, что для мужика хуже. Каждый раз, когда он мне заправлял, неважно, куда, у него нервы позванивали, как струны на бамбеле: ух, я не только удовольствие получаю, еще и под смертью хожу… Согласись, растешь в собственных глазах в такой-то ситуации…
— Проказница… — прокрутил головой Мазур.
— Да ну, тут другое, — сказала Мадлен. — Я же ему не портила настроение, наоборот, хотелось сделать приятное. Он так-то ничего был парень, грубо со мной не обращался, подарки дарил…
— Понятно… — сказал Мазур. — Значит, фаталистка?
— Ага. Он мне подробно растолковал, в чем фатализм заключается, и знаешь, мне страшно понравилось. С тех пор по фатализму и живу. Если где-то на дороге впереди есть моя преждевременная могила, она там есть, ее никак не обойдешь, точнехонько к ней однажды выйдешь. А если ее нет, совсем хорошо… А ты — фаталист?
— Углубленно как-то никогда не задумывался, — сказал Мазур чистую правду. — Может быть. Не исключал бы. Интересный ты экземпляр…
— В смысле?
— В богов не веришь, в духов с чертями веришь…
— Не слышала, чтобы богов кто-нибудь видел, — сказала Мадлен. — А вот с духами и чертями сталкивались люди, которым можно верить. Ты не согласен?
— Представь себе, согласен, — серьезно сказал Мазур.
Случалось ему — и не на одном континенте — сталкиваться кое с чем, в материализм не умещавшимся категорически. А уж здесь, совсем недавно… Он прекрасно помнил пещеру с черепами, силуэты леопардов, гноящие зеленые глаза…
— А в Соседние Миры я верю по другой причине, — сказала Мадлен. — Я книги читаю очень редко, детективчики и всякое такое — но в школе прочитала пару серьезных. Хорошо помню: нет на свете такого народа, который не верил бы в Соседние Миры. Все их называют по-разному, но верят с незапамятных времен — а это неспроста: когда с незапамятных времен и абсолютно все… Убедительно. А в богов верили не все и не всегда. Король Бачака вот ни в каких богов не верил…
— И плохо кончил, — фыркнул Мазур.
— А его братья? — отпарировала Мадлен. — Оба тоже, люди до сих пор передают от поколения к поколению, ни в каких богов не верили. И что? Поделили королевство Бачаки более-менее по совести, меж собой хватило ума не враждовать. И всю оставшуюся жизнь им везло: войны выигрывали, земли присоединяли, умерли оба своей смертью и в преклонных годах. Так что раз на раз не приходится. А ты веришь в Соседние Миры?
— Ну, тут обстоит примерно так же, как с верой в Иисуса… — сказал Мазур, наполняя стаканчики.
Здешний пантеон он хорошо изучил еще в прошлую командировку — в период недельного безделья среди прочего проштудировал и книгу какого-то этнографа на эту тему: очень уж мало книг было под рукой, изучал от корки до корки все, что имелось.
Не столь уж сложная система. Богов и богинь здесь ровно восемь, и нет среди них ни воплощений зла, ни воплощений добра: могут быть и добрыми, и злыми по настроению, в точности как древнегреческие. Есть еще десятка три духов и чертей. Вот тут уж по-другому: одни чисто добрые, другие чисто злые. Черти злые поголовно — хотя порой могут отпустить попавшего к ним в когти человека просто потому, что блажь нашла.
В общем, довольно просто, не высшая математика и не женская логика. А вот с Соседними Мирами гораздо сложнее…
Их тут два — Верхний и Нижний, туда уходят после смерти. Есть много общего с христианскими адом и раем — в том, что касается бытовых условий. В Верхнем разные яства растут на кустах, ручьи текут пальмовым вином, хорошим самогоном, молоком, здешними нехмельными напитками. Дичь сама подставляет бок под стрелу, львы и леопарды смирнее ягнят, мужчинам на каждом шагу попадаются красивые сговорчивые девушки, а женщинам — юные красавцы. И заправляет там всем Большой Лунный Бегемот, добрейший и мудрейший, умеющий говорить по-человечески.
