– А что с Гепеном? – тревожно спросил старый судья. – Вы и его допросили еще раз?
– С этим типом и так все ясно, – отрезал г-н Домини.
– Он сознался? – вне себя от изумления спросил Лекок.
Следователь повернулся к полицейскому вполоборота, смерил его недовольным взглядом, сочтя, по-видимому, такой вопрос дерзостью, но все же ответил:
– Гепен ни в чем не сознался, но дела его так или иначе плохи. Вернулись наши лодочники. Они еще не отыскали тела господина де Тремореля и полагают, что оно было унесено течением. Но в конце парка в камышах они нашли вторую туфлю графа, а на середине Сены, под мостом – обратите внимание на эту деталь, – выловили куртку из грубого сукна, на которой сохранились следы крови.
– И эта куртка принадлежит Гепену? – хором спросили мировой судья и сыщик.
– Именно ему. Ее опознали все обитатели замка, и сам Гепен безоговорочно подтвердил, что куртка его. Но это еще не все…
Г-н Домини сделал паузу, словно для того, чтобы перевести дыхание, а на самом деле желая подольше подержать папашу Планта в неизвестности. Поскольку они разошлись во мнениях, следователю чудилось, будто судья втайне питает к нему неприязнь, и под влиянием вполне понятной человеческой слабости Домини не прочь был понаслаждаться своей победой.
– Да, еще не все, – продолжал он. – В правом кармане куртки зияла дыра, из него был вырван лоскут материи. И знаете, куда делся этот клочок сукна?
– А! – пробормотал папаша Планта. – Так, значит, он был зажат в руке графини?!
– Именно так, господин мировой судья. Что вы скажете об этой улике, доказывающей вину подозреваемого?
Папаша Планта был сражен, у него буквально руки опустились. Что до Лекока, который в присутствии судебного следователя приосанился и вновь стал похож на удалившегося на покой лавочника, – он был до того ошеломлен, что чуть не подавился пастилкой.
– Разрази меня гром, – выговорил он, превозмогая кашель, – недурной ответный удар! – Потом, расплывшись в простецкой улыбке, он вполголоса добавил, так, чтобы его слышал один папаша Планта: – Неплохо сработано! Но почерк тот же самый, и мы в своих рассуждениях это предвидели. Графиня судорожно сжимала лоскут материи – значит, убийцы с умыслом вложили его ей в руку.
Г-н Домини не услышал ни восклицания, ни последующих слов Лекока. Он протянул папаше Планта руку и условился с ним о встрече на другой день в суде. Затем следователь удалился в сопровождении своего письмоводителя.
Несколькими минутами позже Гепена и старика Подшофе в наручниках, под охраной орсивальских жандармов повезли в корбейльскую тюрьму.
VIII
В бильярдной замка «Тенистый дол» заканчивал свои печальные обязанности доктор Жандрон. Он снял просторный черный фрак с широкими рукавами, огромными фалдами и красной ленточкой Почетного легиона в петлице – именно такой фрак, какой должен быть у ученого, – и засучил выше локтя рукава полотняной рубашки.
Рядом с ним на столике, предназначенном для освежительных напитков, были разложены инструменты – скальпели и серебряные зонды. Чтобы произвести вскрытие, ему пришлось раздеть покойницу. Теперь он прикрыл труп большой белой простыней, которая свешивалась до полу и смутно обрисовывала очертания тела.
Уже стемнело; вся эта зловещая сцена была залита светом массивной лампы с матовым стеклянным абажуром в форме шара. Мировой судья и полицейский вошли в тот миг, когда доктор мыл руки в большом ведре с водой.
Услыхав, что дверь отворилась, доктор Жандрон быстро выпрямился.
– А, это вы, Планта, – сказал он, и в голосе его явственно послышалась тревога. – А где господин Домини?
– Уехал.
Доктор принял это известие, не скрывая досады.
– Мне нужно с ним поговорить, – сказал он, – и чем скорее, тем лучше. Это совершенно необходимо. Может быть, я и ошибаюсь, всякому случается ошибиться, но…
Лекок и папаша Планта затворили дверь, которую осаждали слуги, и подошли поближе. При свете лампы им бросилось в глаза, что лицо г-на Жандрона, обычно такое невозмутимое, искажено волнением. Бледность его соперничала с бледностью убитой, покоившейся на столе под простыней.
Волнение в голосе и в лице доктора едва ли объяснялось той работой, которую он только что завершил. Как ни тягостна эта работа, г-н Жандрон, опытнейший врач, так часто сталкивался с людским горем и навидался в жизни столько ужасного и отталкивающего, что чувствительность его давно притупилась. Должно быть, при вскрытии он обнаружил нечто невероятное.
– Позвольте, дорогой доктор, – обратился к нему папаша Планта, – задать вам вопрос, который вы задали мне несколько часов назад. Вам нездоровится? Вам стало дурно?
Г-н Жандрон печально покачал головой и ответил с нарочито четкой и размеренной интонацией:
– Я отвечу вам, друг мой, в точности так же, как вы мне: благодарю, пустяки, мне уже лучше.
И оба наблюдателя, не уступающие друг другу в проницательности, отвели глаза в сторону, словно опасаясь, как бы взгляды, чересчур красноречивые, не выдали их мыслей.
Лекок подошел ближе.
– Полагаю, что мне известна причина волнения господина доктора. Он обнаружил, что госпожа де Треморель была убита одним ударом, а потом убийцы кромсали труп, который уже почти остыл.
Доктор устремил на сыщика взгляд, полный неподдельного изумления.
– Как вы догадались? – спросил он.
– Эта догадка принадлежит не мне одному, – скромно отвечал г-н Лекок. – Я должен разделить с господином мировым судьей честь рассуждений, благодаря которым мы сумели предугадать этот факт.
Г-н Жандрон стукнул себя по лбу.
– В самом деле! – воскликнул он. – Теперь я припоминаю ваш совет; должен сознаться, я так растерялся, что совершенно о нем позабыл.
Г-н Лекок счел уместным поклониться.
– Ну что же, – продолжал врач, – ваши предсказания сбылись. Между первым ударом кинжала, от которого произошла смерть, и всеми остальными протекло, быть может, не так много времени, как вы предположили, но я убежден, что госпожа де Треморель скончалась примерно за три часа до того, как на нее обрушились новые удары. – Г-н Жандрон подошел к бильярдному столу и медленно поднял простыню, открыв голову и грудь покойной. – Посветите нам, Планта, – попросил он.
Старый судья повиновался. Он взял лампу и зашел с другой стороны бильярдного стола. У него так тряслись руки, что стекло и абажур звякали друг о друга. В дрожащем свете по стенам заплясали зловещие тени. Однако лицо графини оказалось тщательно вымыто, исчезли пятна крови и ила. Виднее стали следы ударов, но мертвенно-бледные черты по-прежнему были красивы.
Лекок наклонился над столом, чтобы рассмотреть убитую поближе.
– Госпоже де Треморель, – объяснил доктор Жандрон, – нанесли восемнадцать ударов кинжалом. Но только одна из этих ран была смертельной: вот, видите, она нанесена почти вертикально, здесь, чуть ниже плеча.
