– А чему вы удивляетесь? Жизнь человека моей профессии отнюдь не мед. Защищая общество, подвергаешься опасностям, и за это наши современники обязаны нам если уж не восхищением, то хотя бы уважением. Меня приговорили к смерти семь самых опасных во Франции злодеев. Я поймал их, и они поклялись, что я умру от их руки, а они – люди слова. Где они сейчас? Четверо в Кайенне, один в Бресте
[7]. О них я получаю сведения. Но где двое других? Я потерял их след. Вполне вероятно, один из них уже выследил меня, и кто может поручиться, что завтра, возвращаясь в пустом вагоне, я не получу шесть дюймов стали в живот? – Лекок грустно улыбнулся. – И никакой награды за вечную опасность. Если я завтра погибну, мой труп подберут, доставят в одну из моих официальных квартир, и на том конец. – Лекок произнес это с горечью, однако глухое раздражение, сквозившее в его голосе, свидетельствовало об ожесточенной обиде. – Ну да ничего! – продолжал он. – Я осторожен. При исполнении обязанностей я забочусь о своей безопасности, а если я начеку, бояться мне нечего. Но бывают дни, когда надоедает бояться, когда хочется пройтись по улице, не опасаясь удара кинжалом. В такие дни я вновь становлюсь самим собой, стираю грим, сбрасываю маску, моя суть срывает с себя все оболочки, которые я так долго на себя напяливал. За пятнадцать лет, что я служу в префектуре, никто не узнал, как я в действительности выгляжу, какой у меня цвет волос.
Робло, придавленный в кресле, попробовал шевельнуться.
– Ну ты, без глупостей, – внезапно переменив тон, бросил ему Лекок. – Это может тебе выйти боком. Лучше встань и расскажи нам, что ты делал здесь, в саду?
– Да вы же ранены! – воскликнул папаша Планта, заметив на сорочке Лекока капли крови.
– Не тревожьтесь, сударь, пустячная царапина. У этого забавника был с собой отточенный кухонный нож, и негодяй решил поиграть им.
Но мировой судья решительно потребовал осмотра раны и только после того, как доктор признал ее совершенно безопасной, обратился к костоправу:
– Так поведайте, мэтр Робло, зачем вы ко мне пожаловали.
Костоправ молчал.
– Имейте в виду, – предупредил папаша Планта, – ваше молчание может навести нас на мысль, что вы явились сюда с дурными намерениями.
Но тщетно папаша Планта тратил свое красноречие, убеждая костоправа отвечать, – тот замкнулся в угрюмом безмолвии.
На помощь судье пришел доктор Жандрон, полагавший, и не без оснований, что обладает некоторым влиянием на бывшего своего подручного.
– Скажи, что тебе тут было нужно?
Робло попытался ответить и страдальчески завел глаза. Говорить с вывихнутой челюстью было поистине мучительно.
– Я хотел украсть…
– Украсть? Что?
– Не знаю.
– Но кто же лезет через забор, рискуя попасть в тюрьму, если заранее не знает – зачем?
– Ну ладно, я хотел… – И Робло вновь умолк.
– Что хотел?
– Украсть из оранжереи редкие цветы.
– И потому прихватил этот ножичек? – усмехнувшись, поинтересовался Лекок.
Робло бросил на него угрожающий взгляд.
– Да не смотри ты на меня так, я не из пугливых. И не надо плести нам небылицы. Ты здорово ошибаешься, если думаешь, что мы глупей тебя.
– Я хотел взять горшки с цветами и продать, – пробормотал Робло.
– Ну вот, опять он за свое! – пожимая плечами, промолвил сыщик. – Человек, занимающийся куплей и продажей прекрасных земельных участков, и лезет за несколькими горшками дрока! Расскажи это кому-нибудь другому. Сегодня вечером, голубчик, тебя вывернули, как старую перчатку. Ты нечаянно выдал одну тайну, перепугался и пришел сюда, чтобы попробовать исправить дело. Большой хитрюга, ты подумал, что господин Планта, наверно, не успел еще никому рассказать про нее, и решил навсегда лишить его этой возможности.
Костоправ попытался протестовать.
– Заткнись! – оборвал его сыщик. – А нож тогда зачем?
В продолжение недолгого допроса папаша Планта о чем-то думал.
– Может быть, я слишком рано завел тогда этот разговор? – спросил он.
– Почему же? – ответил Лекок. – Я как раз искал вещественное доказательство, чтобы представить господину Домини. Вот мы и представим ему красавчика. Ну а если господин следователь не удовлетворится, значит, он слишком разборчив.
– Что нам делать с негодяем?
– Можно запереть его где-нибудь в доме? Если нужно, я его свяжу.
– Чулан подойдет? – спросил хозяин дома.
– Сбежать из него нельзя?
– Стены у него толстые, двойная дверь выходит сюда, окон нет.
– Подойдет.
Папаша Планта открыл чулан, темный, тесный, затхлый; его заполняли ненужные книги, пачки газет и бумаг.
– Ну, у тебя будут королевские покои, – сообщил Лекок костоправу, обшарил его карманы и втолкнул в чулан.
Робло не сопротивлялся и только попросил воды и свечку. Ему дали полный графин и стакан.
– Обойдешься без свечки, – сказал сыщик. – А то как бы ты не сыграл с нами дурную шутку.
Заперев дверь чулана, папаша Планта протянул сыщику руку и растроганно вымолвил:
– Господин Лекок, вы только что спасли мне жизнь, и, надо думать, с опасностью для своей, а я до сих пор не поблагодарил вас. Но надеюсь, придет день, когда я смогу…
Сыщик жестом остановил его.
– Вы представляете, сударь, сколько я рисковал своей шкурой, так что лишний раз рискнуть ею – заслуга невелика. И потом, спасти человеку жизнь не всегда значит оказать ему услугу… – Лекок остановился и на несколько секунд погрузился в задумчивость. – Поблагодарите меня, сударь, позже, когда я буду иметь больше прав на вашу признательность.
Жандрон тоже сердечно пожал Лекоку руку.
– Позвольте выразить вам свое восхищение, – сказал он. – Мне и в голову не приходило, что можно так вести расследование. Вы приехали утром, ничего еще не зная, не имея никаких данных, и после осмотра места преступления с помощью одних лишь логических умозаключений сразу установили преступника. Мало того, вы переубедили нас и доказали, что им может быть только тот, кого вы назвали.
Лекок отвесил сдержанный поклон. Правду сказать, восхищение этого весьма компетентного специалиста крайне польстило ему.
– И все же, – заметил сыщик, – я не вполне удовлетворен. Разумеется, виновность графа де Тремореля для меня бесповоротно доказана. Но каковы были его побуждения? Что привело его к чудовищному замыслу прикончить жену и представить дело так, будто его тоже убили?
– Может быть, – предположил доктор, – ему надоела госпожа де Треморель, и он отделался от нее, чтобы связать жизнь с женщиной, в которую безумно влюблен?
