– Деточка, это даже меньше того, что ты стоила мне в месяц. Я как-то заплатил раза в три больше за несколько бриллиантиков, которые ты носила всего один вечер.
Дженни, припоминая, на миг задумалась и удивленно, словно сделала открытие, протянула:
– Гляди-ка, а ведь правда.
Давно уже Эктор так не веселился.
– Но я ведь могу, – посерьезнев, заговорила мисс Фэнси, – тратить поменьше, ой, куда меньше, и быть счастлива. Еще до знакомства с тобой, когда я была молода, – ей недавно исполнилось девятнадцать лет – десять тысяч казались мне сказочной суммой, о которой можно лишь мечтать и которую мало кто видел, а не то что держал в руках. – Она попыталась сунуть деньги графу в карман, однако он воспротивился. – Ну возьми их обратно, – настаивала она.
– И что же ты предлагаешь мне с ними делать?
– Не знаю. А ты не хочешь пустить их в оборот? Послушай, почему бы тебе не попробовать играть на бирже или на бегах, выиграть в Бадене и вообще что-нибудь предпринять? Я слышала про многих людей, которые сейчас безумно богаты, что они начинали с нуля, а ведь у них не было твоего образования. Ты же все знаешь, все видел. Почему бы тебе не поступить, как они?
Дженни говорила с горячностью женщины, пытающейся убедить мужчину. А Эктор, поражаясь такому бескорыстному сочувствию, смотрел на нее, изумленный куда сильнее, чем прозектор, который, готовя перед лекцией труп, обнаруживает у него сердце не слева, а справа.
– Ты согласен со мной, да? – не отставала Дженни.
Граф стряхнул с себя сладостное оцепенение, в которое погрузило его выражение нежности на лице любовницы.
– Да, ты славная девушка, – промолвил он. – А теперь бери эти деньги, раз я их тебе даю, и ни о чем не тревожься.
– А ты? У тебя есть еще? Сколько у тебя осталось?
Граф проверил карманы, пересчитал золото в портмоне, чего никогда раньше не делал.
– О, у меня еще триста сорок франков! Это куда больше, чем мне требуется, так что перед уходом я подарю десять луидоров слугам. Они хорошо мне служили.
– Господи, а что же ты потом будешь делать?
Эктор снова сел на стул, небрежно погладил бороду и сообщил:
– Пущу себе пулю в лоб.
Дженни в ужасе ахнула. Граф решил, что она не поверила, извлек из кармана пистолеты и показал ей.
– Видишь эти игрушки? Так вот, выйдя от тебя, я куда-нибудь зайду, все равно куда, поднесу эти пушечки к вискам, – Эктор продемонстрировал, как он это сделает, – нажму курки – и до свиданья.
Побледнев, прерывисто дыша, Дженни не отрывала от него расширившихся от ужаса глаз. И в то же время она восхищалась им. Ее потрясло бесстрашие, спокойствие, насмешливая беспечность. Какое великолепное презрение к жизни! Промотать состояние, а потом покончить с собой без жалоб, без слез, без сожалений – это казалось ей актом небывалого, беспримерного героизма. В экстазе ей чудилось, что перед ней совершенно новый, незнакомый человек, прекрасный, лучезарный, ослепительный. И она ощущала в себе бесконечную нежность к нему, любила его, как еще никого в жизни; в ней пробудилась доселе неведомая ей страсть.
– Нет! – вскричала она. – Нет, этого не будет! – Вскочив, она бросилась к графу, повисла у него на шее и, откинув голову, чтобы видеть его глаза, чтобы читать в них, умоляла: – Ты не станешь убивать себя? Правда? Обещай, поклянись мне… Нет, это невозможно, ты не сделаешь этого. Я люблю тебя, люблю, хотя раньше терпеть тебя не могла. Ах, если бы я тогда знала тебя, как сейчас!.. Послушай, мы будем счастливы. Ты был богат и не знаешь, что такое десять тысяч франков, но я-то знаю, знаю. На них можно прожить долго, очень долго. Мы ведь можем, если захотим, продать все, что тут есть лишнего, – лошадей, коляску, мои бриллианты, зеленую кашемировую шаль. И тогда мы утроим, а то и учетверим эту сумму. Тридцать тысяч – это же целое состояние. Подумай только, сколько счастливых дней они нам подарят…
Граф де Треморель с улыбкой отрицательно покачал головой. Но он был в совершенном восторге: его воспаленному тщеславию льстило непритворное чувство, светившееся в прекрасных глазах мисс Фэнси. Как его любят, как сокрушаются из-за него! Какой необыкновенный человек уходит из жизни!
– Мы не останемся тут, – продолжала Дженни. – Мы укроемся в маленьком домике на другом конце Парижа. Знаешь, в Бельвиле на холмах за тысячу франков можно найти прелестный домик с садиком. Нам будет так хорошо там вдвоем. Ты всегда будешь рядом со мной, а не то я стану ревновать, я страшно ревнивая. Прислуги у нас не будет, и ты увидишь, какая я хорошая хозяйка.
Эктор молчал.
– Пока у нас будут деньги, мы будем радоваться. А когда они иссякнут, ты покончишь с собой, если не раздумаешь. Нет, лучше мы вместе покончим. Только не из пистолета – это, наверно, очень больно. Мы разожжем большую жаровню с углем и уснем в объятиях друг друга. Кажется, это совсем безболезненно. Одна моя подруга уже потеряла сознание, когда взломали дверь, так она говорит, что ничего не чувствовала, разве только чуть-чуть голова болела.
Это предложение вырвало Эктора из сладостного оцепенения, в которое его погрузили глаза и объятия любовницы. Оно напомнило ему одну недавнюю историю, разбудившую в нем суетное тщеславие аристократа и светского льва.
Дело в том, что дня три-четыре назад он прочел в газете о самоубийстве некоего повара: по причине несчастной любви тот украл у хозяина жаровню и отравился у себя в каморке угарным газом. А перед смертью даже написал своей неверной возлюбленной весьма чувствительное письмо.
При мысли, что ему предлагают покончить с собой, как какому-то ничтожному повару, граф содрогнулся. Он представил, какие будут сделаны чудовищные сравнения. Это же значит добровольно выставить себя на посмешище! А Эктор де Треморель, который всю жизнь бравировал храбростью, смертельно боялся оказаться смешным. Умереть в Бельвиле от угара вместе с какой-то гризеткой! Кошмар!
Он грубо высвободился из объятий мисс Фэнси, оттолкнул ее и произнес обычным высокомерным тоном:
– Ну хватит дурацких сантиментов! Все, что ты говоришь, детка, прелестно, но совершенно абсурдно. Человек, носящий мое имя, не смеет опуститься, он обязан умереть. – И, достав из кармана деньги, которые все-таки сунула туда мисс Фэнси, он бросил их на стол. – А теперь прощай.
Треморель хотел выйти, но Дженни, покрасневшая, растрепанная, с глазами, пылающими решимостью, встала в дверях.
– Ты не уйдешь! – вскричала она. – Я не позволю! Ты – мой! Пойми же: я люблю тебя. Если ты сделаешь хоть шаг, я позову на помощь.
– Нет, с этим надо кончать, – пожав плечами, бросил Треморель.
– Я не выпущу тебя!
– Ну что же, тогда мне придется застрелиться здесь. – Вытащив из кармана пистолет, граф приставил его к виску и пригрозил: – Если ты не дашь мне пройти, я спущу курок.
Вполне возможно, позови тогда Дженни на помощь, граф де Треморель нажал бы на спуск и сейчас был бы мертв. Но она не посмела и, лишь душераздирающе вскрикнув, упала без чувств.
