Как вырваться из этого прозябания, как избавиться от людей, которые его окружают, ограниченных, как их мораль, тусклых, как их существование, от всех этих соседей и друзей Соврези? Куда бежать от них, как спастись? У него не было искушения вернуться в Париж. Да и что ему там делать? Его особняк уже был куплен бывшим торговцем лаковой кожей. У Эктора не было даже своих денег – только те, что ссужал ему Соврези. А сам Соврези представлялся ему безжалостным, властным, беспощадным другом, черствым, как хирург, который не слушает стонов больного, кромсая его ланцетом, а помнит лишь о том, что должен его спасти. В отчаянном положении Соврези не признавал ни полумер, ни постепенности.
– Твой корабль тонет, – сказал он однажды Эктору, – так давай первым делом швырнем за борт все лишнее. Не оставим от прошлого ничего – оно мертво; похороним его, и пусть ничто о нем не напоминает. Распродадим все, а там посмотрим.
Распродажа оказалась весьма хлопотной. То и дело возникали новые кредиторы, их список все время разрастался. Даже из-за границы, из Англии, являлись заимодавцы. Многим наверняка было уже уплачено, но Соврези не мог предъявить им расписки, и они настаивали на своих правах. А некоторые, чьи явно непомерные притязания он отверг, угрожали подать в суд, надеясь, что, убоявшись скандала, он уступит.
Соврези изнурял друга своей кипучей деятельностью. Каждые два-три дня он отправлялся в Париж, несколько раз ездил в Бургундию и в Орлеан, чтобы проследить за продажей тамошних имений.
Граф де Треморель сперва считал его ничтожеством, но в конце концов проникся к нему ненавистью. Неизменная веселость и бодрость Соврези приводили его в отчаяние. Его точила зависть. И лишь одна гнусная мысль несколько утешала его. «В сущности, – говорил он себе, – счастье Соврези в том, что он дурак. Воображает, будто жена от него без ума, а она его терпеть не может».
Берта и впрямь не удержалась и дала понять графу, что питает к мужу отвращение. Ей не нужно было исследовать глубины своего сердца, она любила Тремореля и сама это понимала. Ее пристрастный взгляд находил в нем воплощение того идеала, который виделся ей в самых пылких мечтах. В то же время она была в отчаянии, не находя в нем никакого отклика на свою любовь. Значит, ей говорили неправду, будто против ее красоты невозможно устоять. Он был с ней любезен, даже галантен, но не более.
– Если бы он меня полюбил, – в бешенстве твердила она, – он бы мне признался, ведь он так смел с женщинами, он вообще никого и ничего не боится.
И ее охватывала ненависть к той женщине, сопернице, с которой он каждую неделю встречался в Корбейле. Берте хотелось увидеть, узнать ее. Кто она такая? Так ли уж красива?
Когда речь заходила о мисс Фэнси, Эктор становился непроницаем. Берта пробовала его осторожно расспросить, но он отвечал весьма расплывчато, нимало не заботясь о том, что воображение мадам Соврези подсказывало ей выводы более чем лестные для него.
В один прекрасный день ее вконец одолело любопытство. Она нарядилась в простенькое черное платье, накинула на шляпу густую вуаль и помчалась на корбейльский вокзал к тому часу, когда, по ее расчетам, незнакомка должна была уезжать. Берта расположилась во дворе на скамье, которую загораживали две грузовые подводы. Ждать пришлось недолго.
Вскоре в начале улицы, которая была видна из укрытия, показались граф де Треморель и его возлюбленная. Он вел ее под руку, и вид у них был самый счастливый на свете. Они проследовали шагах в трех от Берты, и, поскольку шли очень медленно, она подробнейшим образом рассмотрела мисс Фэнси, решив, что соперница недурна собой, но совершенно лишена утонченности.
Увидев то, что хотела увидеть, уверившись, что Дженни для нее не опасна, поскольку девушка эта – сущее ничтожество (вывод, основанный на неопытности Берты), она решила, что пора возвращаться. И тут ей не повезло. В ту самую минуту, когда она выбралась из-за подвод, за которыми укрывалась, Эктор выходил из вокзала. У ограды они столкнулись, взгляды их встретились.
Узнал ли он ее? На его лице отразилось глубокое изумление, но он не поклонился. «Да, он меня узнал», – подумала Берта, возвращаясь в «Тенистый дол» берегом реки. Удивленная и немного смущенная собственной смелостью, она ломала себе голову, радоваться ей или огорчаться этой встрече. Что-то теперь будет?
Пропустив ее вперед и подождав минут десять, Эктор пошел той же дорогой, тянущейся вдоль реки. Он был крайне изумлен. Недремлющее тщеславие давно уже уведомило его о том, что творилось на сердце у Берты, но, хотя он не страдал от скромности, все же ему и в голову не приходило, будто в своем увлечении она способна на такую выходку.
– Она меня любит, – повторял он на ходу, – любит!
Он еще не знал, на что решиться. Бежать? Остаться и сделать вид, что он ничего не заметил? Нет, какие тут могут быть колебания? Немедля бежать, бежать нынче же вечером, не раздумывая, без оглядки! Бежать, словно дом вот-вот обрушится ему на голову!
Это была его первая мысль. Но ее с легкостью заглушил поток низких, гнусных страстей, бродивших в его душе. Ах, Соврези протянул ему руку, когда он погибал! Соврези не только спас его, но и приютил, открыл ему свое сердце, свой дом, свой кошелек; теперь он, не жалея сил, пытается вернуть ему часть утраченного состояния. Люди такого склада, как граф де Треморель, принимают подобные милости не иначе как оскорбления.
И разве жизнь в «Тенистом доле» не стала для него чередой мучений? Разве его самолюбие не страдало с утра до ночи? Каждый новый день приносил с собой новые унижения: ему приходилось сносить и признавать превосходство человека, на которого он смотрел свысока.
«Что, как не гордыня, не высокомерие, – рассуждал Эктор, меряя друга той меркой, какую прилагал к себе самому, – заставляет его обходиться со мной с таким показным великодушием? Зачем я ему нужен в этом замке? Как живое свидетельство его щедрости, великодушия и преданности! Можно подумать, что во мне смысл его существования: Треморель то, Треморель се. Мой крах – для него торжество, мое разорение оттеняет его благополучие, благодаря мне он стяжает себе славу и всеобщее восхищение».
Нет, Эктор решительно не мог простить другу, что тот так богат, так счастлив, так уважаем всеми, так разумно устроил свою жизнь, в то время как он бессмысленно растратил свою. Так почему бы не воспользоваться случаем и не расквитаться за все эти гнетущие благодеяния?
«В конце концов, – говорил он себе, заглушая невнятный ропот совести, – разве я домогался его жены? Она сама ко мне потянулась, по собственной воле, без единой попытки обольщения с моей стороны. Было бы глупо ее оттолкнуть».
Доводы похоти неотразимы. Подходя к «Тенистому долу», Эктор уже укрепился в своих намерениях. Он решил не уезжать, а между тем оправданием ему не могли послужить ни страсть, ни даже увлечение: он ничуть не любил жену друга – то была намеренная, обдуманная, основанная на холодном расчете подлость.
Эктора и Берту соединила цепь, куда более прочная, чем хрупкие узы адюльтера: их общая ненависть к Соврези. Слишком многим оба они были ему обязаны. Его рука удержала их на краю зловонной ямы, в которую они должны были скатиться. Ведь Эктор не застрелился бы, а Берта не нашла бы себе мужа. Ему неизбежно пришлось бы в конце концов покрыть бесчестием свое благородное имя, пополнив собою ряды проходимцев, а ей – поблекнуть и попасть на панель.
