– Что вы делали потом?
– Вернулась домой.
– А что сталось с пакетом?
– То-то и оно! Я должна была выбросить его в Сену, но забыла: понимаете, я пила почти вровень с садовником, особенно вначале… Словом, я унесла пакет домой, там он и лежит.
– Но вы его открывали?
– Само собой.
– Что в нем было?
– Молоток, два других инструмента и большой нож.
Теперь невиновность Гепена была очевидна: предвидение сыщика подтвердилось.
– Ну что же, – проговорил папаша Планта, – наш подопечный спасен, и остается узнать…
Но Лекок перебил его. Теперь он знал все, что хотел, Дженни больше его не интересовала, и он резко изменил тон: вместо медового голоса старого волокиты раздался суровый голос полицейского.
– Ну вот что, красавица моя, – обратился он к мисс Фэнси, – вы в самом деле спасли сейчас невиновного человека, но вам придется повторить все, что вы рассказали мне, следователю в Корбейле. А чтобы вы не заблудились в дороге, я дам вам провожатого. – Лекок подошел к окну, распахнул его и, увидев на противоположной улице корбейльского полицейского, крикнул, явно не беспокоясь о том, что может скомпрометировать мадам Шарман: – Эй, Гулар! Гулар! Поднимись-ка сюда. – Потом он обернулся к мисс Фэнси, которая была в таком ужасе и смятении, что не смела ни задавать вопросы, ни возмущаться. – Скажите, – спросил он, – сколько Треморель заплатил вам за эту услугу?
– Десять тысяч франков, сударь, но это мои деньги, клянусь вам, он давно уже обещал мне их, чтобы я могла встать на ноги. Он обязался…
– Хорошо-хорошо, никто их у вас не отнимет. – Он указал ей на вошедшего Гулара. – Отведите этого господина к себе домой. Возьмите пакет, который передал вам Гепен, и сейчас же отправляйтесь в Корбейль. Только без глупостей, – грозно прибавил он, – не то берегитесь.
Привлеченная шумом голосов, в гостиную вошла мадам Шарман – как раз вовремя, чтобы увидеть, как уходит Фэнси, эскортируемая Гуларом.
– Боже мой, что случилось? – испуганно спросила она у Лекока.
– Ничего, сударыня, во всяком случае, ничего такого, что бы касалось вас. Засим до свидания и примите мою признательность, а теперь нам пора.
XXVI
Когда Лекок спешит, он ходит быстро. Вот и сейчас он почти летел по улице Лоретской Богоматери, улице, которую приходится мостить чаще всех улиц в Париже, так что папаша Планта едва поспевал за ним. Все убыстряя шаг, с головой уйдя в раздумья о том, какие меры принять, чтобы обеспечить наибольший успех своим планам, сыщик продолжал свой монолог, обрывки которого время от времени удавалось уловить старому судье.
– Все идет прекрасно, – бормотал он, – все будет в порядке. Слыханное ли дело, чтобы кампания, начавшаяся столь удачно, не увенчалась успехом! Если Акаб уже в кабачке, если кто-нибудь из моих посланцев принес нужные сведения, нынче же вечером с преступлением в «Тенистом доле» все станет ясно, все определится, а через неделю никто уже не вспомнит об этой истории. – В конце улицы, напротив церкви, сыщик внезапно остановился. – Прошу прощения, сударь, – обратился он к орсивальскому мировому судье, – что столько времени таскал вас за собой и заставлял делить тяготы моего ремесла. Но, не говоря уж о том, что вы могли оказаться мне весьма полезны у мадам Шарман, ваше присутствие становится мне совершенно необходимо теперь, когда мы всерьез беремся за Тремореля.
Они перешли на другую сторону и вошли в кабачок на углу улицы Мучеников. Хозяин, который за цинковой стойкой разливал по литровым бутылкам содержимое огромного кувшина, был, казалось, изрядно удивлен, видя в своем заведении двух посетителей, принадлежащих, судя по их внешности, к высшим классам общества. Но Лекок, подобно Алкивиаду
[20], был везде у себя дома и везде говорил на языке тех, к кому пришел.
– Скажите-ка, не у вас ли собралась компания человек в восемь-десять, которые поджидают своих приятелей?
– Да, сударь, эти господа пришли примерно час назад.
– Они сейчас в отдельном кабинете, что в глубине дома, не так ли?
– Именно так, сударь, – ответил кабатчик с внезапной почтительностью.
Он не знал наверняка, что за человек его расспрашивает, но нюхом учуял в нем важную персону из префектуры полиции. Поэтому он ничуть не удивился, что этот изысканный господин знает его заведение не хуже, чем он сам, и без колебаний распахнул перед ним двери кабинета.
В просторном помещении в глубине дома, отделенном от остальных лишь простой перегородкой из матового стекла, пили и перебрасывались засаленными картами человек десять самого разного вида. При появлении Лекока и папаши Планта все почтительно встали, а те, кто оставался в шляпах или фуражках, тут же их сняли.
– Превосходно, господин Акаб, – обратился сыщик к человеку, который, по-видимому, возглавлял этот отряд, – вы точны, я вами доволен. Мне вполне достаточно будет шестерых из ваших людей, тем паче что я вижу здесь трех человек, которых посылал сегодня с поручением.
Г-н Акаб поклонился, радуясь, что снискал одобрение начальника, который обычно не слишком-то щедр на похвалы.
– Потерпите еще минуту, – продолжал Лекок, – дальнейшие мои распоряжения будут зависеть от донесений, которые я услышу. – Затем он обратился к троице, которую посылал утром к торговцам мебелью: – Кому из вас удалось что-либо разузнать?
– Мне, сударь, – отозвался высокий молодой человек с бледным лицом и чахлыми усиками типичного парижанина.
– Опять ты, Зеленец? Право же, друг мой, тебе везет. Пойдем в соседний кабинет, но сперва скажи хозяину, чтобы принес нам бутылку вина, да пусть проследит, чтобы нас не беспокоили.
Вскоре все распоряжения были исполнены, и Лекок, усадив папашу Планта, самолично запер дверь на символическую задвижку.
– Теперь рассказывай, – велел он подчиненному, – и будь краток.
– Сударь, я понапрасну показывал фотографию доброму десятку торговцев, но наконец-то ее опознал один солидный мебельщик на улице Святых отцов в предместье Сен-Жермен; имя этого человека – Реш.
– Постарайся передать мне слово в слово все, что он тебе сказал.
– Это, заявил мебельщик, портрет одного моего клиента. Он пришел ко мне с месяц назад и сообщил, что ему нужна полная обстановка – гостиная, столовая, спальня и все прочее – для небольшого особняка, который он только что снял. Он не торговался и поставил только одно условие: чтобы все было готово, привезено, расставлено, шторы повешены, ковры постелены не позже чем через три недели, то есть к прошлому понедельнику.
