– Ночной Дозор охраняет Иных, которым позволяет мучиться веками?
Леонид еще раз заставил себя через Сумрак посмотреть на ауры «живых» изваяний. В них не было оттенков покоя, свойственных спящим. Нет, они находились в сознании, хотя и помраченном, что отнюдь не удивительно.
– Ночные сантинель чтят Договор. Среди этих несчастных большинство – Светлые.
– Светлые в теле своих противников?
– Не в теле, но в образе. Это один из смыслов наказания. Познать другую сторону.
Леонид приблизился к химере, рядом с которой остановилась Мари. Это была птица с приоткрытым крупным клювом, вцепившаяся хищными когтями в парапет и взирающая на город. Могли ли изваяния видеть? Должны ли были созерцать упущенные мгновения жизни, наблюдать, как меняется Париж? Тем более это Светлые, те, кто нарушил Великий Договор не ради себя, а ради идеалов!
Он сам всегда был и будет отстаивать дело Света. Равновесие – не благо, а зло, с которым Светлые вынуждены мириться, пока не смогут победить. Мирился ли с этим французский Ночной, или порядок они все же поставили выше, чем Свет?
– Кто это? – Александров с опаской положил руку на нагретый солнцем известняк. Тепло камня еще больше усилило впечатление, что рядом – живое существо. – Вы их знаете?
– Их знают все сантинель, – ответила Мари. – Тот, на кого вы сейчас смотрите, – Рауль д’Амбуаз. Читали романы месье Дюма? В одном из них есть персонаж – блистательный сеньор Бюсси д’Амбуаз из дома Клермонов… – Несмотря на непростое положение и вполне объяснимую в подобной ситуации нервозность, ее глаза на миг мечтательно затуманились, и спутник испытал болезненный укол ревности по отношению к книжному герою. – Если верить реальной истории Франции, сеньор Рауль д’Амбуаз был родным дядей настоящего, не вымышленного Бюсси. А еще он был Пресветлым коннетаблем Парижа во времена Людовика Тринадцатого и кардинала Ришелье.
– Что же он натворил? – спросил Леонид, отдергивая руку от химеры и с ужасом подсчитывая количество лет, прошедших с той эпохи.
– Он пытался через Ришелье вмешиваться в политику людей. Руками министра проводил реформы, выгодные Светлым. Оказывал весьма сильное влияние, которое долго оставалось тайным не только для Инквизиторов, но даже для сподвижников и приближенных коннетабля
[9]. Когда же последствия его действий выплыли на поверхность, он сбежал, спрятался. Его и поймать-то удалось всего лишь полвека назад… А рядом с ним – Бриан де Маэ. Великий Светлый.
– Великий? Как Градлон?
– Нынешний Пресветлый – только маг вне всяческих рангов. Но он не Великий волшебник. Бриан – его учитель.
У Леонида перехватило горло. Градлон, Иной, перед которым он сам преклонялся, глава крупнейшего, образцового Дозора в мире. Держит под своей защитой одного из предшественников на посту коннетабля Франции, обращенного в уродливую каменную птицу, и своего учителя, заключенного в статую козлоголового чудища! Разумеется, Договор, равновесие, обязательства, порядок – да, все это важно. Но, черт побери (как странно говорить это себе в соборе Нотр-Дам!), нужно совсем перестать быть человеком, полностью вытравить из себя жалость…
Впрочем, кого Леонид сейчас ненавидел больше всего, так это Инквизиторов. Их человеческие собратья жгли сородичей на кострах, пытали Фому Кампанеллу, объявляли колдовством то, что никоим образом им не являлось, – а настоящие колдуны и ведьмы смеялись в толпе, наблюдая за казнями невинных.
А между тем Иные в серых балахонах смогли додуматься до еще более ужасных пыток.
– В чем преступление Бриана де Маэ? Он тоже вмешивался в политику?
– Он хотел обратить к Свету как можно больше людей. Когда началась революция и пошли брать Бастилию, Бриан счел это знаком. Инквизиция тогда позволила поддержать восставших. И Светлые, и Темные получили свое в те годы. Но де Маэ зашел намного дальше позволенного. Он служил якобинцам чем мог. Даже участвовал в языческих празднествах в честь разума, которые они устроили здесь, в храме. Этого ему Инквизиция уже не простила. Когда якобинцы пали, Бриан добровольно отправился на Трибунал. Его приговорили к заключению в неживое. В том самом месте, которому он должен был покровительствовать и которое осквернил…
– Это… навсегда? – спросил Леонид.
– Нет, – покачала головой Мари. – На пятьсот лет.
Леонид мысленно считал. Каким должен был стать Париж, когда мятежных Иных освободят? Похожим на выставку, с подвижными тротуарами, множеством убранных электричеством башен, сонмами аэростатов?
– А их дела нельзя пересмотреть? – Тут же вспомнилось, как на его родине царь прощал декабристов.
– Пятьсот лет – это и есть срок до пересмотра. Потом Трибунал решит, снова ли заключить каждого из них в статую или оставить доживать жизнь человеком без способностей Иного. Вряд ли они к тому моменту сохранят рассудок…
Александров подумал, что даже если так и случится, свой рассудок освобожденный узник рискует потерять от столкновения с будущим.
– Неужели нельзя ничего сделать?
– Иногда можно. Бывает так, что Инквизиция освобождает приговоренного в обмен на помощь. Бриан, между прочим, как никто знал катакомбы.
Александров лихорадочно размышлял. В чем могла бы состоять помощь д’Амбуаза, он пока не представлял, но упомянутое знание парижских катакомб давало надежду на прощение хотя бы де Маэ.
– А если… им это предложить? Сейчас Бриан мог бы помочь экспедиции этого… Грубина?
– Нас никто не послушает, – ответила Мари. – Вы иностранец, я стенографистка. Даже Пресветлый коннетабль не станет этого делать.
– Нас не послушают. А моего учителя?
Мари пристально поглядела на Леонида.
– Я вызову его. А Яков Вилимович поговорит с коннетаблем. Его же неспроста позвали в Париж как советника! И еще… Можно ли говорить с Брианом?
– Нет, – сказала Мари. – Бриана заклинал сам Морис Французский. Он один мог бы снять чары. Или еще кто-то из Великих Инквизиторов. Сомневаюсь даже, чтобы Градлон сумел.
Но Леонид почти не слушал ее. Он опять вспоминал беседу с Борисом Игнатьевичем про каменные изваяния на далеком восточном плато. Друг Гэссара предпочитал жить в Сумраке рядом с этими изваяниями. Их нельзя было спасти, но… А если удастся хотя бы вступить в разговор? Если Бриан сможет сообщить нечто такое, что прольет свет на события в катакомбах и даже на атаку на автомобиль Градлона? Может, тогда Инквизиция примет это во внимание и освободит бунтаря под надзор его ближайшего ученика?
Александров поставил саквояж на каменные плиты галереи. Раскрыл.
Мари наблюдала за ним, не произнося более ни слова.
Друза сияла по-особенному, это было чрезвычайно заметно сквозь Сумрак. Она словно чувствовала необыкновенную энергию места.
