Удивился? Ну, может, слегка. Макара волновало две вещи: гранаты в кармане парки и топор, лежавший в метре от правой ноги.
– Когда вы принесли того паразита в банке, мы с Иваном вскрыли его, изучили, насколько позволяло оборудование и препараты. Да, левая рука меня подвела – будь на столе пациент, его бы я с большой вероятностью зарезал. Но это был паразит, и моя правая рука. Маленький порез острым скальпелем. Рану я промыл, обработал, но инвазия чужеродных клеток, видимо, произошла. Регенерация, Макар. Понимаешь? Паразита – нет. А полезные свойства – есть.
– Что с близнецами? – злоба снова всколыхнулась черной пеной где-то глубоко внутри.
– Как я и сказал – в медотсеке. Но они лишь материал.
– Ты решил вырастить еще одну суку на подобие той, что догорает во дворе? Две жизни обменял на свою? Сука!
– Ты такой же твердолобый, как и Васильев, – копье без замаха ткнулось в пустоту, Макар успел откатиться влево, успел нырнуть рукой в глубокий карман. Чугунная железяка с ровными квадратиками насечек и отставленным кольцом. Макар сжимал гранату на вытянутой руке. Усики были разогнуты, чека почти вытянута из паза. Он натянул кольцо до упора – малейшее движение и…
– Что, Ашот, – оскалился Макар. – Сможешь заново отрастить голову?! Он не дал Ашоту опомниться. С Васильевым, имевшим за плечами нехилую подготовку, такой фокус бы не прошел. Но Ашот – другое дело, врач-интеллигент, он растерялся. Граната ударила медика в грудь, миновав подставленные в защитном жесте руки. Все та же граната, одна из двух, вместе с чекой, торчащей из запала, – но Ашот ведь этого не знал, не заметил, и сейчас лихорадочно тратил долгое мгновение, чтобы спастись от гранаты, которая не взорвется.
Бросив гранату в растерявшегося Ашота, перекатился вправо подхватив лежавший так далеко топор. Макар не тратил время на замах, а закончив перекат, подскочил на месте, позволив инерции подбросить руку с зажатым топором по широкой дуге: снизу, наискось, вверх. Да, неудобно, да, не прицельно. Но широкий, откованный клином тяжелый пожарный топор с хрустом разрубил прочное древко в руках медика, чиркнул самым краешком лезвия Ашота по предплечью и щеке.
Ашот отпрыгнул назад, держа обломок копья в руке и вытирая кровь с лица. Он тяжело дышал, кривил от ярости рот. Кровь, брызнув из вскрытых сосудов, почти сразу иссякла, сквозь разорванную щеку белели зубы и кость скулы. Макар перехватил топор поухватистее: отпускать с миром неАшота он не собирался. Но примериваясь для удара, опешил: в ране на лице медика виднелись тонкие белые нити. Они появлялись одна за другой из мяса, топорщились усами, на ощупь сцеплялись друг с другом, стягивая края, как и когда-то это делал сам Ашот с помощью иглы, шелковых ниток, зашивая рваную рану на бедре Макара.
Ашот провел по уже затянувшейся ране ладонью, усмехнулся:
– Я говорил об этом, я предлагал…
Макар рванул с места – их отделяло каких-то два метра. Он поднырнул под замах, блокировал рубящий удар, сокращая дистанцию. В открытом поединке, Макар знал, ему не выстоять против человека, изучавшего полжизни восточные единоборства.
Рекан-удзи – подлому удару пальцами в глаза, как и многому другому бесполезному против моржей и умок, Макара когда-то учил сам Ашот – пригодилось. Под пальцами влажно хлюпнуло, плеснув горячим. Ашот заверещал, крутанулся на месте, слепо ударил, отшвыривая Макара.
Не давая опомниться, зная, как быстро стянулась рана на лице, Макар выбросил топор обухом в лицо Ашоту, сминая его тяжестью нос, дробя верхнюю челюсть и брызнувшие осколками зубы, сбил с ног. Первый рубящий удар пришелся искоса, хрустко проломив грудину. Второй отделил голову от шеи. Но он не мог остановиться, рубил, крошил, не оставляя неАшоту шанса снова регенерировать.
Смог остановиться лишь тогда, когда топор с оглушительным звоном стал высекать искры из пола, а от неАшота осталось месиво из мяса, костей, лужи натекшего дерьма. Сможет восстановиться? Да пусть попробует. Макар уселся подальше от трупа, положил топор на колени и стал ждать: белесые нити потянулись. Они пытались сцепиться, какие-то куски даже сплетались, но и только. Куски, бывшие неАшотом, жили какой-то своей странной нежизнью, шевелились, но, видимо, такое месиво оказалось перебором и тело не собиралось.
В коридоре послышались шаркающие шаги. Макар насторожился, встал, подняв топор, чтобы убить любого, кто выйдет. Время шло, шаги приближались, пока в свете ближайшей лампы-коптилки не появился Семецкий.
Голову он не отрастил. Но та голяшка, что от нее осталась, затянулась полупрозрачной дрожащей пленкой, покрытой синими сосудами. Сквозь пленку пробивались сотни нитей, образовав нечто вроде бороды, опоясывающей круглый, как у рыбы-прилипалы, рот с торчащими вкривь зубами. Нити постоянно шевелились, будто ощупывали воздух вокруг. НеСемецкий двигался наощупь, от лампы до лампы. То, чем стал Юрий, не видело Макара. Лишь запнувшись об останки Ашота, утробно рыча, оно стало запихивать в рот ошметки мяса. Макар скривился:
– Даже после смерти тебе нет покоя.
НеСемецкий на четвереньках жравший неАшота вдруг резко обернулся на голос, оскалив измазанный кровью рот. Чуть слышно звякнув каленой сталью, топор легко лег в руку, чтобы перерубить длинную шею, раскрошить позвонки. Макар сплюнул и, проходя мимо, отвесил хорошего пинка, отправив тварь сучить руками-ногами в углу. Хрен на него, хватит крови на сегодня.
Запах крови, в голове пустота размером с океан, и усталость – это все, что ощущал Макар, пока шел в медотсек. Алюминиевая закрытая на замок дверь поддалась с третьего удара. Коля и Паша были привязаны к обеим сторонам поднятого вертикально операционного стола. Их Ашот вязал как следует, а не как Семецкого. Мальчишки, уронив головы на грудь, спали. Макар подошел вплотную и тронул Пашу за плечо. Дрогнув веками, тот открыл глаза: во взгляде почти полностью черных от прожилок белков не было Павла.
Он не помнил, как выбрался из главного модуля, не помнил, где оставил окровавленный топор с налипшими русыми прядями. Макар лежал в снегу, смотрел в клубящееся тучами, затянутое бесконечно долгими сумерками небо и кричал. Он выл от бессилия и тоски, пока совсем не охрип. А рядом все еще тлел, воняя нефтяной гарью и паленым мясом, один из костров.
Макар пришел в себя, когда совсем промерз, а костры успели не только потухнуть, но и покрыться снегом. Налетевший с моря ветер разогнал тучи, и можно было разглядеть звезды, глядевшие сквозь холодный зеленый огонь северного сияния. Оно плясало, изгибалось, дрожало. Но Макар видел лишь вселенскую пустоту, в которой только холод и темнота. Ни бога, ни черта, а лишь одиночество. Он, Макар Северов, снова один на один со всем миром и проклятым островом, название которого давно выветрилось из памяти.
Макар поднялся на ноги, с тоской поглядел на вход в жилой модуль, но идти туда не хотелось. Там царила смерть. Он побрел наугад, обходя препятствия, пока не уперся в стальной бок контейнера с лепившейся по краю лесенкой. Он вспомнил Аню. Они сидели здесь в первые дни. Здесь же несчастная Маша караулила море, когда норвежские браконьеры увезли Анну. Макар вспомнил их разговор, Маша тогда сказала:
