Он хочет встать, но все, на что он способен, – это лишь немного приподняться на кровати и, кусая губы, с нарастающей паникой смотреть, как медленно, миллиметр за миллиметром, открывается дверь.
«Нет, – хочет сказать Макс, но слова проваливаются в вязкую пустоту, не дойдя до глотки. – Нет, нет!»
Дверь со скрипом отворяется, и в спальню, неуклюже переваливаясь, вползает оживший старый скворечник. Тот самый, который Макс самолично разворотил еще накануне вечером. Разломы и трещины скреплены ржавыми скобами, неряшливо и грубо, и Макс почему-то думает о Франкенштейне, сшитом из частей тела.
Кто-то починил этот страшный скворечник, шевелится у него мысль, и от этого понимания его бросает в ледяной пот.
«Тебя нет», – вырывается из его рта едва слышный писк.
Но скворечник был. И он был живым.
Из неровного отверстия летка выпучивается студенистый глаз, сочащийся густой слизью. Радужная оболочка цвета венозной крови, расширенный зрачок медленно вращается, будто стараясь охватить своим безумным взором все пространство спальни. Из почернелых стенок птичьего дома проклевываются липкие щупальца с розовато-губчатыми присосками. Извиваясь с влажным хлюпаньем, они слепыми змеями ползут к кровати, на которой спит Валентина и сидит он, Максим Назаров, студент пятого курса Первого Московского государственного университета, будущий хирург… а еще садист и живодер.
Макс проснулся, как только щупальце коснулось его руки.
Лоскуты ночного кошмара давно растаяли, а он все сидел и с ожесточением тер запястье.
– Дерьмо, – сипло произнес он, слезая с постели. Бросил взгляд на Валентину. Гей спал как ребенок, поджав ноги к перебинтованному животу. Из уголка рта капала слюна, образовав на простыне темное пятно.
Макс бесцельно побродил по дому, изредка поглядывая на ладонь. Вызывала беспокойство царапина, которую он получил еще прошлым вечером, вынимая руку из скворечника. Он нахмурился, заметив, что кожа вокруг ссадины покраснела.
Макс лизнул ранку, посмотрел в окно. Рассвет только начинался.
«Пойти, проверить силки? – внезапно подумал он. – Все равно уже не усну».
Он быстро оделся и вышел наружу, прикрыв дверь. Глубоко вдохнул утреннюю свежесть, зачарованно глядя, как розовеет небо над верхушками громадных сосен.
– Нет, Макс, – тихо сказал он вслух. – Тебя мало интересуют силки. Ты ведь хочешь убедиться, что долбаный скворечник сломан, верно?
«Верно, – эхом отозвался внутренний голос. – Ты боишься, что его там не окажется, и он… где-то у тебя дома, да? Притаился под кроватью… Или в шкафу… или на чердаке…»
С губ Макса сорвался истеричный смешок, и он чуть ли не бегом направился по знакомой тропинке.
Ветки жгуче хлестали по разгоряченному лицу, будто намериваясь выцарапать глаза, под ноги то и дело попадались рытвины и кряжистые корни, которых, казалось, никогда раньше тут не было.
Но была еще одна вещь, показавшаяся Максу странной.
Птицы.
Солнце уже взошло, и он знал, что птицы всегда встречают рассвет звонким щебетом.
Сейчас же все было иначе: в лесу царило глухое безмолвие, словно в дотла выжженной пустыне.
Наконец ноги вывели парня к знакомой сосне, и он замер на месте, оцепенело пялясь на почернелый скворечник.
Он был на том же самом месте, словно Макс не растоптал его вчера в присутствии Валентины. Молодой человек яростно потер глаза, моргнул несколько раз, как если бы пытался избавиться от соринки, затем вновь уставился на птичий дом. Мысли кружились вихрем и путались, сталкиваясь и цепляясь друг за друга, словно кипящее варево в котле ведьмы.
– Этого не может быть, – покачал он головой, ошеломленно глядя на скворечник. Тут же стрельнуло хлесткой болью запястье, и он перевел взор на царапину. Она увеличилась, чуть припухнув, и Макс выматерился сквозь зубы.
«Я сожгу дерево, – ожесточенно подумал он, хлопая себя по карманам в поисках зажигалки. – Я…»
Макс вздрогнул, услышав, как из скворечника донеслось хриплое хихиканье. Он обхватил голову руками, стиснув виски, изо всех сил пытаясь привести мысли в порядок.
«Это сон. Продолжение сна».
Внутри птичьего дома послышалась возня, будто кто-то неуклюже пытался пробраться к летку и вылезти наружу.
Макс снова посмотрел на руку, чувствуя, как его захлестывает неконтролируемое бешенство. Черное, слепое, исступленное бешенство, когда хочется рвать в клочья и уничтожать все, что шевелится. В два прыжка оказавшись у скворечника, он погрузил внутрь руку.
– Я вытащу тебя и сожру живьем, – прохрипел Макс. Пальцы наткнулись на что-то твердое, костистое, и в сознании мгновенно вспыхнул образ жесткой шкуры какой-то рептилии, вроде ящерицы или крокодила. На ощупь «оно» было холодным и сухим. Через секунду пальцы парня неожиданно сдавило, словно тисками, и Макс взвыл от раздирающей боли. Он рванул руку обратно, но конечность словно намертво приклеили внутри жуткого скворечника. Лицо парня побагровело от боли и напряжения, он хрипел, судорожно дергая рукой, но все попытки освободиться были бесполезны. Более того, в какой-то ужасный момент до Макса стало доходить, что его рука мало-помалу начинает втягиваться внутрь кошмарного капкана. Еще немного, и она скрылась уже по локоть. Внутри слышалось жадное чавканье и хруст перемалываемых костей.
Скворечник пожирал его.
Однако вместо крови из трещин и разломов потекла клейкая масса, напоминая белесый кисель. Сползая по доскам, густая жидкость тягуче капала дымящимися каплями, оставляя на траве черные выжженные пятна.
«Он переваривает меня».
Эта мысль всплыла в затуманенном мозгу, словно пузырек воздуха в стакане с газировкой.
Руку втянуло в скворечник почти по плечо, и вскоре теряющий сознание Макс почувствовал, как его ноги отделяются от земли.
На черных от времени и непогоды досках птичьего дома стали выпячиваться округлости, постепенно приобретая формы голов животных и птиц. Они лениво пульсировали, надуваясь и сдуваясь, как пузыри в кипящем молоке, но Макс, находящийся в полуобморочном состоянии, все же смог угадать своих жертв в некоторых из них…
Он уже не хрипел, а лишь едва слышно стонал, мысленно моля о смерти. Наконец его побагровевшее лицо оказалось напротив летка. Края отверстия, расширяясь, поползли в стороны, и истерзанное тело Макса неумолимо затаскивало все дальше и дальше в утробу скворечника.
* * *
– Макс! Максик, проснись!
Визгливо-испуганный голос Валентины вспорол предрассветные видения, словно лезвие бритвы газету, и Макс разлепил глаза. Его влажный рот был похож на громадную букву «О», дыхание с булькающим клекотом вырывалось наружу.
– Дорогой, не пугай меня, – вновь заговорил Валентина, склонившись над ним. Его длинные волосы свисали на смятую постель, словно поблекшие бамбуковые шторки, сквозь жидкие пряди мерцали встревоженные глаза.
