Книга Про падение пропадом, страница 2. Автор книги Дмитрий Бакин

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Про падение пропадом»

Cтраница 2

Достаточно ли ему было самого себя? И своих персонажей? Если да, то это хотя бы в малой степени снимает нашу родительскую вину за недостаточное внимание к жизни сына. Хотя, скорее всего, это лишь наше позднее родительское бессилие. Да глупая надежда на то, что смерть — не последняя тайна жизни.

Утверждение, даже в серьёзных рецензиях, что Бакин избегал встреч с писателями — неправда, как и многое другое. В шестнадцать лет судьба свела его с Габриэлем Гарсиа Маркесом, приезжавшем с женой Мерседес к нам в гости домой. В более зрелом возрасте Дима встречался с Евгением Евтушенко, Татьяной Толстой, Евгением Рейном, Михаилом Синельниковым, Георгием Пряхиным, с особым интересом и пристрастием с Юрием Порой-ковым, и другими.

Но, в общем, сын был, конечно, нелюдим. Его внутреннюю замкнутость не могло просветить даже безграничное материнское тепло.

Мечтой сына был, по его выражению, «самописец мыслей». Изнурённый требованием к собственной строке, он обронил однажды: «Если бы я верил в следующую жизнь, я бы в этой не писал».

Мне кажется, он думал над тем, над чем миллионы людей, вероятнее всего, не думают. И не собираются думать. Я только сегодня понимаю, насколько другим, не похожим на нынешний мир, был его мир. Было его видение бесконечных трагедий и счастливых мгновений человека, наконец, насколько другим, при всей его внешней обычности, был он сам. Но и при всём своём своеобразии, при всём своём интеллектуальном богатстве, он был и останется в моей памяти, как самый надёжный, самый жертвенный и самый отзывчивый земной человек. Он мог жёстко обидеть даже самого близкого, но он не понимал, как это получалось.

Когда его не стало, он занял все клеточки моего обессмысленного существа. Необъяснимо, но я ни разу за нашу общую жизнь не назвал его простым словом «сынок».

Сынок.

Век, о котором он предупреждал, пришёл. Встречать его он уступил нам — отцу и матери. Мы и встречаем. Я устою. Но устою лишь в надежде на то, что сделанное сыном, сколь скромным бы оно не было, станет не только частью человеческой жизни вообще, но и одним из её оправданий.


Геннадий Бочаров, 2015 год

МАЛЕНЬКИЕ ПОВЕСТИ
Сын дерева

Первым родился — первый, вторым родился — второй, третьим родился мертвый. Так я хочу начать рассказ о себе.

Двадцать шесть зим и лет, изо дня в день, если не идет проливной дождь или не метет снег, способный сокрыть меня менее чем за час, как холм, меня выносят в сад на кресле-качалке, сплетенном из гибких ивовых прутьев, и оставляют сидеть до последующей трапезы. И кожа моя, как ощущающая, осязающая молодая кора, чувствует приливы и отливы воздушного океана, гнет зноя и радость прохлады, невесомую пыль и точечную тяжесть крылатых насекомых, чувствует и знает тонкие проторенные тропы муравьев, огибающие мои глаза, как хищные цветы, противостоит упрямому натиску короедов.

Я точно произрастаю из земли, и во мне живо многоликое действо прошлого. Но прошлое это ограничено дном моей памяти, дном, необъяснимо глубоким, — именно там пребывает замутненная давностью история создания нашего поселения, являясь основанием для пирамиды событий. Не знаю, верили ли создатели поселения, что эта местность, испещренная мелкими и глубокими оврагами, подточенная подземными оползнями, вздыбленная холмами странной, неестественной формы, пригодна для проживания, но знаю, что даже первым семьям стоило немалого труда выбрать на этой территории относительно ровные участки для того, чтобы построить десяток домов, которые не упирались бы фасадом в овраг и не стояли бы на изломанной траектории оползня.

Поэтому во взаимном расположении домов не было и не могло быть геометрической правильности — все это появилось гораздо позже, как и белый город в низине, на который я люблю смотреть сверху. Тем не менее люди строили неказистые, приземистые жилища, которые словно пребывали в ожидании сейсмического толчка, похожие на распластанных, испуганно вцепившихся в уплывающий грунт кошек, — на поверку же были крепки, точно вытесаны из единого корявого целого. Между ними пролегали трещины, по которым струились грязноватые ручьи, впадавшие в неширокую, но глубокую реку, темные овраги, заросшие папоротником и бурьяном. Очень скоро, стараясь предотвратить капризы земли, разгадать ее ловушки, люди принялись беспорядочно, наугад, сажать деревья, чтобы сковать рыхлость, унять непонятную склонность почвы к саморазрушению, пронизать сетью корней, опутать распад, чтобы возделывать ее, прививать месту жизнь.

Я чувствую глубинные шевеления полузабытых эпизодов, имевших место полвека назад и более, — они напоминают мне тысячи погребенных в шахтном завале существ, которые упорно пытаются выбраться, кроша и подминая завалившие их пласты времени, чтобы напомнить о себе. Нашарить утерянные нити любви и родства, ведущие к свету. Являясь помазанником недр, я добровольно отказываюсь от благодати неба в пользу земли, потому что мой дух принадлежит ей, и все, что ниспослано, предначертано мне, ниспослано, предначертано снизу, тогда как все существующее выше может лишь восхищать своей красотой и непостижимостью.

Живут во мне и эпизоды поучительной истории, точную дату которой я бессилен назвать, — я знаю, что память мою питает не одно столетье. Века иссушают живость былого, лишают сока и ужаса, лишают смысла и объема, но во мне шевелится и говорит память земли, на которой все это происходило, и земля же способна указать мне место захоронения старика, выступавшего осью этой истории, когда поселение, состоявшее в ту пору из сорока с небольшим человек, было поражено опасной болезнью, которая так и не обрела названия, на мой взгляд, являясь какой-то немыслимой совокупностью холеры и сибирской язвы, цинги и чумы. Также неизвестно, что явилось возбудителем болезни — вода или ягода, мясо птицы или зверя, укус слепня или блохи, укол колючего кустарника или зубы дикого грызуна.

В итоге люди начали синеть, и синюшность сопровождалась то падением температуры тела, то испепеляющим жаром лихорадки; у кого-то тела пребывали в оболочке липкого пота, а у кого-то шелушились, теряя кожу кусками, точно луковицы; их пробирала изматывающая рвота, сотрясали судороги и бред; у пожилых увеличились паховые и подмышечные лимфатические узлы, набухли и кровоточили десны, словно противясь жесткому, костяному присутствию зубов; были такие, у кого руки и шея покрывались водянистыми пузырьками, наполненными мутной кровяной жидкостью, — они лопались, превращаясь в черные струпья, карбункулы, вокруг которых появлялись массивные отеки; или же на открытых частях тела появлялась сыпь, сначала ярко-красного, а затем сине-черного цвета; при этом не заживали даже царапины, не говоря уже о серьезных ранах.

Среди них были две женщины на последнем месяце беременности, которые переносили эпидемию особенно тяжело. Пребывая в ожидании худшего, первая из них разродилась мертвым ребенком, предрешив тем самым судьбу второго, потому что от еще не рожавшей матери не сумели скрыть результат прошедших родов. Вопреки всему второй ребенок родился живым, однако прожил всего неделю, что для матери было гораздо хуже, и вскоре стало ясно, что она помешалась. Больше месяца они слышали ее громкие, пронзительные причитания, надрывные вопли и дикий вой, которыми она оглашала окрестности, бродя среди деревьев, сотрясая землю поступью несостоявшейся матери, отчего меркло, тускнело солнце, а звери долго еще обходили поселение стороной. На следующий день после того, как она неожиданно замолчала, ее нашли в одном из оврагов, куда она упала, по-видимому, в темноте, сломав при падении шею. Падала она молча или издала при этом предсмертный крик, никто не знал, потому что предсмертный крик ничем не отличался бы от ее криков последнего месяца.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация