Джерри. Читал ли ты эту рецензию, Вадим (с ударением на первом слоге в имени)? Мистер (называет особенно бойкого придиру) разнес твою «Ольгу» (мой роман о профессорше, только теперь вышедший в британском издании) в пух и прах.
Вадим. Хочешь что-нибудь выпить? Поднимем за него тост и отправим на погост.
Джерри. А ведь он, вообще-то, прав, знаешь ли. Это твоя худшая вещь. Chute complète, как он говорит. Знает французский к тому же.
Луиза. Никакой выпивки. Мы спешим домой. Давай-ка выбирайся из этого кресла. Попробуй еще разок. Возьми свои очки и газету. Хорошо. Au revoir, Вадим. Я принесу тебе эти пилюли завтра утром, после того, как отвезу его в колледж.
Как же все это было не похоже, размышлял я, на утонченные адюльтеры в замках моей ранней молодости! Где романтический трепет от пойманного взгляда новой возлюбленной в присутствии мрачного колосса — Ревнивого Мужа? Почему воспоминание о недавнем объятии не соединяется более с уверенностью, как бывало прежде, в следующем объятии, образуя неожиданную розу в пустом хрустальном фужере, неожиданную радугу на белых обоях? Что опустила та светская дама на глазах у Эммы в мужской цилиндр? Пишите разборчиво.
2
Сумасшедший ученый в романе «Эсмеральда и ее парандр» совмещает Боттичелли и Шекспира — одного с другим, — приписывая «Primavera» тот конец, который ожидал Офелию со всеми ее цветочками. Болтливая дама в «Ольге Репниной» замечает, что смерчи и наводнения по-настоящему потрясают только в Северной Америке. 17 мая 1953 года в нескольких газетах появилась фотография одной семьи, целой и невредимой, со всем скарбом — птичьей клеткой, граммофоном и другим ценным имуществом — сидящей снаружи, на крыше своей хибары, посреди Роуздельского озера. Другие газеты поместили фотографию маленького «форда», пойманного верхними ветвями отважного дерева, — с человеком внутри, мистером Бэрдом (Гораций Пеппермилл сказал мне, что знает его), все так же восседающим на водительском месте, оглушенным, ушибленным, но живым. Известного деятеля в Бюро Погоды обвинили в преступной задержке прогнозов. Когда пронесся ураган, пятнадцать школьников, приехавших осматривать коллекцию чучел животных, переданных миссис Розенталь, вдовой мецената, в дар роуздельскому музею, оказались в полной безопасности во внезапно наступившей тьме внутри этого прочного здания. Но коттедж на самом живописном берегу озера смыло прочь, и тела двух его утонувших жильцов так никогда и не нашли.
Мистер Пеппермилл, чьи природные способности не шли ни в какое сравнение с его юридической хваткой, предупредил меня, что буде я пожелаю отказаться от дочери в пользу ее бабки, проживающей во Франции, то придется уладить кое-какие формальности. Я преспокойно заметил, что миссис Благово — выжившая из ума калека и что моя дочь, которую приютила ее учительница, должна быть доставлена этой особой в мой дом ТОТЧАС. Он сказал, что сам привезет ее в начале следующей недели.
Оценив и пересмотрев каждый параграф дома, каждые скобки его обстановки, я решил разместить ее в бывшей спальне спутницы покойного Ландовера, которую он, смотря по настроению, называл то своей сиделкой, то невестой. То была очаровательная комната, восточнее моей собственной, с сиреневыми бабочками, оживлявшими обои, и широкой, низкой, отделанной оборками кроватью. Я расселил на белой полке Китса, Йейтса, Кольриджа, Блейка и четырех русских поэтов (в новой орфографии). Хотя я и говорил себе со вздохом, что она, без сомнения, предпочтет бульварные книжки с картинками моим драгоценным, осыпанным блестками мимам с их волшебной палочкой из раскрашенного дерева, я ощущал себя несвободным в своем выборе тем, что среди орнитологов зовется «инстинктом декорирования». Сверх того, отлично зная, насколько важен сильный и ясный свет для чтения в постели, я попросил миссис О’Лири, свою новую домработницу и повариху (одолженную у Луизы Адамсон, уехавшей с мужем в продолжительную поездку в Англию), ввинтить пару стоваттных лампочек в высокие светильники у кровати. На широком и устойчивом столе были привлекательно разложены два словаря, блокнот, будильничек и «Маникюрный набор для девушки» (купленный по совету миссис Ноутбок, у которой была двенадцатилетняя дочь). Это был лишь набросок, разумеется. Чистовая копия должна была появиться в положенное время.
Сиделка или невеста Ландовера мчалась к нему на помощь либо по короткому коридору, либо через ванную комнату, что находилась между двух спален: Ландовер был человеком солидной комплекции и его длинная, глубокая ванна была сущей отрадой пьяницы. Другая, более тесная ванная комната находилась восточнее спальни Беллы, и тут-то, изо всех сил напрягая память, чтобы подобрать верный эпитет между «сияющей» и «благоухающей», я по-настоящему пожалел, что моей утонченной Луизы не было рядом. Миссис Ноутбок ничем не могла помочь мне: у ее дочери, которая пользовалась грязноватой родительской уборной, не было времени на всякие дурацкие дезодоранты, а «пенку» она ненавидела. С другой стороны, пожилая, умудренная миссис О’Лири так и видела, будто наяву и в деталях, достойных фламандского живописца, кремы и пузырьки миссис Адамсон, заставляя меня прямо-таки изнывать по скорейшему возвращению своей хозяйки воскрешением в памяти этой картины, которую она затем мало-помалу упростила, но не опошлила, сохранив в ней лишь следующие основные предметы: огромную губку, большущий брикет лавандового мыла и превкусную зубную пасту.
Проходя еще дальше по ориентальной стороне дома, мы попадаем в угловую комнату для гостей (что над округлой столовой в восточной оконечности первого этажа); с помощью кузена миссис О’Лири, мастера на все руки, я преобразовал ее в толково оборудованную студию. Когда я закончил возиться с ней, она содержала: кушетку с кубовой формы подушками, дубовый письменный стол с крутящимся креслом, стальной шкаф с ящиками, книжную этажерку, «Иллюстрированную энциклопедию Клингзора
[162]» в двадцати томах, цветные мелки, планшеты, карты американских штатов и (цитирую «Справочник школьника-покупателя» на 1952–1953 год) «глобус-мяч, который можно снять с подставки, так что любой мальчуган (или девочка) смогут держать земной шар у себя на коленях!».
И это все? Нет. Я приберег для спальни обрамленную фотографию ее матери (Париж, 1934), а для студии — цветную репродукцию картины Левитана «Облака над синей рекой» (то есть Волгой, недалеко от моего Марево), написанной около 1890 года
[163].
Пеппермилл должен был доставить ее 21 мая к четырем часам пополудни. Надлежало чем-то заполнить послеобеденную бездну. Ангельски добрый Экс уже прочитал и оценил всю пачку экзаменационных тетрадей, но полагал, что я, быть может, захочу взглянуть на те несколько работ, что он скрепя сердце признал провальными. Он заходил накануне и оставил их внизу на круглом столе в круглой комнате, следующей после прихожей в западной оконечности дома. Мои жалкие руки так ужасно ныли и дрожали, что я с трудом мог перелистать эти жалкие cahiers. Арочное окно выходило на подъездную дорогу. Был теплый серый день. Сэр! Мне отчаянно нужен этот проходной балл. «Улисс» был написан в Цюрихе и Греции и потому-то содержит так много иностранных слов. Одним из персонажей «Смерти Ивана» писателя Толстого является пресловутая актриса Сара Бернар. Стиль Штерна очень сентиментальный и безграмотный. Хлопнула автомобильная дверца. Мистер Пеппермилл, с вещевым мешком в руке, шел позади высокой светловолосой девочки в синих ковбойских штанах, которая несла, приостанавливаясь, чтобы сменить руку, неповоротливый чемодан.
