Наступила обычная после таких предложений пауза. Затем высказался Джон Кинг:
«Советую вашему мистеру Вздорову выбросить всю эту околесицу из головы. Эту очаровательную околесицу, красочную околесицу, но в то же время вредную околесицу. Не так ли, Джейн?»
«У моего отца, — сказала миссис Кинг, — профессора ботаники, была довольно симпатичная особенность: он запоминал исторические даты или телефонные номера, к примеру наш номер — 9743, — только в том случае, если они содержали простые числа. Из нашего номера он помнил лишь две цифры, вторую и последнюю — никчемное сочетание, — а две другие были для него только черными щелями, выпавшими зубами».
«Ах, вот это отлично!» — с искренним наслаждением воскликнул Одас.
Я заметил, что пример не совсем удачен. Напасть моего друга вызывает тошноту, головокружение, kegelkugel головной боли.
«Что ж, я понимаю. Но странная особенность моего отца также имела свои побочные действия. И дело было не столько в его неспособности запомнить, скажем, номер его дома в Бостоне, шестьдесят восьмой, номер, который он видел каждый день, а в том обстоятельстве, что он ничего не мог с этим поделать, что никто, ни один человек, не мог ему объяснить, отчего на дальнем краю своего рассудка он видел не это число — шестьдесят восемь, — а лишь бездонную яму?»
Хозяин дома, на этот раз с большей осмотрительностью, улизнул из-за стола. Одас прикрыл ладонью свой пустой стакан. Пьяный вдрызг, я тем не менее жаждал, чтобы мой вновь наполнили, но меня обнесли. Стены круглой комнаты вновь сделались более или менее непроницаемыми, да хранит их Господь, и Доломитовых Долли
[183] поблизости больше не было.
«В те времена, когда я мечтала стать балериной, — сказала Луиза, — и была маленькой любимицей Бланка, я лежа в постели повторяла в голове экзерсисы и не испытывала никаких трудностей, представляя себе обороты или вращения. Все дело в тренировке, Вадим. Почему бы тебе просто не повернуться на другой бок в постели, когда ты хочешь увидеть себя идущим обратно в библиотеку? Кстати, нам пора идти, Фей, уже полночь».
Одас взглянул на свои часы, воскликнул, сделав то замечание, что Время уже более слышать не может, и поблагодарил меня за чудесный вечер. Миссис Моргана, сложив губы так, что вышло розовое отверстие слонового хобота, беззвучно составила начало слова «туалет», куда миссис Кинг, суетливо шурша зеленым платьем, немедленно ее и проводила. Я остался в одиночестве за круглым столом. С трудом поднявшись на ноги, я осушил остатки Луизиного дайкири и нагнал ее в прихожей.
Никогда она так нежно не поддавалась и не трепетала в моих объятиях, как в этот раз.
«Сколько четвероногих критиков, — спросила она после деликатной паузы в темном саду, — упрекнули бы тебя в жульничестве, если бы ты выпустил описание этих забавных ощущений? Трое, дюжина, все стадо?»
«Это не совсем „ощущения“, и они не так уж „забавны“. Я только хочу, чтобы ты знала, что если я сойду с ума, то это произойдет вследствие моей игры с идеей пространства. „Повернуться на другой бок“ означало бы смошенничать, да и все равно не помогло бы».
«Я отведу тебя к совершенно неотразимому психоаналитику».
«Это все, что ты можешь предложить?»
«Ну да. А что?»
«Подумай, Луиза».
«Ах, я к тому же собираюсь выйти за тебя. Ну конечно, дурачок».
Она ушла прежде, чем я успел вновь обхватить ее стройный стан. Усыпанное звездами небо, обычно довольно жуткое зрелище, теперь исподволь развеселило меня: вместе с осенней fadeur едва различимых цветов оно принадлежало к тому же выпуску «Мира женщины»
[184], что и Луиза. Я помочился в зашипевшие астры и поднял голову на окно Беллы, клетка с2. Светится так же ярко, как е1 — Опаловая зала. Я вернулся в нее и с облегчением отметил, что добрые руки уже убрали со стола, круглого стола, с переливчато-опаловым внешним краем, стола, за которым я выступил со своей самой успешной вводной лекцией. Я услышал зов Беллы с верхнего этажа и, зачерпнув горсть соленого миндаля, поднялся по лестнице.
5
На другой день, в воскресенье, рано утром, когда я стоял, завернувшись в махровую простынь, и наблюдал за тем, как четыре яйца крутятся и стукаются в своем аду, кто-то вошел в гостиную через заднюю дверь, которую я не трудился запирать.
Луиза! Луиза, приодевшаяся ради посещения церкви во что-то розово-лиловое, цвета колибри. Луиза в наклонном луче спелого октябрьского солнца. Луиза, облокотившаяся о рояль, как если бы собиралась петь, и с лирической улыбкой обводящая взглядом комнату.
Я первым разомкнул наше объятие.
Вадим. Нет, дорогая, нет. Дочь может сойти вниз в любую минуту. Прошу, садись.
Луиза (осматривает кресло и затем садится в него). Жаль. Ты знаешь, я раньше часто бывала здесь! В восемнадцать лет мне даже довелось прилечь на этот рояль. Энди Ландовер был безобразен, немыт, груб и совершенно неотразим.
Вадим. Послушай, Луиза, я всегда находил твою свободную, легкомысленную манеру поведения весьма привлекательной. Но ты очень скоро переедешь в этот дом, и нам лучше держаться с бо́льшим достоинством, не так ли?
Луиза. Надо бы сменить этот синий ковер: «Штайн» смотрится на нем как айсберг. И вокруг должно быть просто море цветов! Столько больших ваз и ни одной стрелиции! В мое время здесь стояли целые кусты сирени.
Вадим. На дворе, знаешь ли, октябрь. Послушай, я вовсе не хочу касаться этого, но не твоя ли то кузина ожидает тебя в автомобиле? Это было бы крайне неловко.
Луиза. Неловко, скажешь тоже. Да она раньше обеда не встанет. О, сцена вторая.
(Белла, в одних лишь шлепанцах и дешевеньком ожерелье из радужного стекла — ривьерский сувенир, — сходит вниз по лестнице в другом конце комнаты, за роялем. Уже почти повернув в сторону кухни, показав затылок красавца-пажа и хрупкие лопатки, она начинает осознавать наше присутствие и возвращается.)
Белла (обращаясь ко мне и без особого интереса поглядывая на мою изумленную гостью). Я безумно голодная.
Вадим. Луиза, дорогая, это моя дочь, Белла. Она ходит во сне, как сомнамбула, честное слово, отсюда эта… гм… вольность наряда.
Луиза. Здравствуй, Аннабелла. Вольность наряда тебе очень к лицу.
Белла (поправляя ее). Иза.
Вадим. Изабелла, это Луиза Адамсон, моя давняя знакомая. Она вернулась из Рима. Надеюсь, мы будем часто проводить вместе время.
