Пенелопа встретилась с незнакомцем взглядом и смущенно отвернулась — он понял, что она смотрела на него. На выручку пришел Лоренс. Он почувствовал, что кто-то стоит перед ними, и поднял голову.
Налетел очередной порыв ветра, и опять с перезвоном дрогнула стеклянная крыша. Когда звяканье стихло, Лоренс сказал:
— Добрый день!
— Добрый день, сэр!
Лоренс чуть откинул голову, чтобы не мешали поля большой черной шляпы, и удивленно сощурил глаза.
— Не вы ли это так лихо укатили недавно от отеля «Нептун»?
— Точно, я, сэр. А вы стояли на другой стороне улицы. По-моему, я узнал вас. — Голос у майора был спокойный и ясный.
— А где же ваш сержант?
— В порту.
— Вы так быстро нашли галерею?
— Я уже три дня в городке, но только сейчас выкроил время зайти сюда.
— Вы хотите сказать, что знали о галерее?
— Безусловно. Кто же о ней не знает?
— Очень многие.
Лоренс смолк, оглядывая незнакомца. Обычно люди, подвергшиеся такому осмотру, нервничали под его острым, проницательным взглядом. Однако майор морской пехоты не проявил никакой нервозности, он спокойно ждал. Лоренсу, судя по всему, это понравилось, и он вполне расположился к незнакомцу.
— Я Лоренс Стерн, — коротко представился он.
— Я догадывался, что это вы. Я надеялся, что это вы. Для меня большая честь познакомиться с вами.
— А это моя дочь — Пенелопа Килинг.
— Здравствуйте, — сказал майор, но не шагнул к ней и не протянул руку.
— Здравствуйте, — отозвалась Пенелопа.
— Теперь ваша очередь представиться, молодой человек.
— Лоумакс, сэр. Ричард Лоумакс.
Лоренс похлопал по истертой коже сиденья подле себя.
— Садитесь, майор Лоумакс. Я чувствую себя неловко, оттого что вы стоите передо мной. Стоит ли стоять, когда можно сесть?
Майор Лоумакс все с тем же невозмутимым видом принял предложение и сел на диван по другую сторону от Лоренса. Он чуть наклонился вперед и свесил руки между колен.
— Ведь это вы основали галерею, сэр, если я не ошибаюсь?
— Я, но не только я, были и другие. Это произошло в начале двадцатых. Когда-то давно здесь была часовня, но много лет она не действовала, стояла пустая. Мы приобрели ее совсем за бесценок, но затем возникла проблема, как наполнить ее действительно хорошими картинами, только хорошими. Чтобы создать ядро такой коллекции, каждый из нас для начала подарил Галерее по самой любимой своей работе. Вот посмотрите. — Лоренс откинулся на спинку дивана, трость теперь служила ему указкой. — Стэнхоуп Форбс. Лаура Найт. Посмотрите, какая красота!
— Причем вещь довольно необычная для нее. Для меня Лаура Найт всегда ассоциировалась с цирками.
— Она писала это полотно в Порткарно. — Его трость продолжала движение. — Ламора Берн. Маннингс, Монтегю Досон. Томас Милли Дау. Рассел Флинт…
— Должен вам сказать, сэр, у моего отца была одна ваша работа. К сожалению, когда он умер, дом был продан, а с ним вместе ушла и картина…
— И что же это было?
Они говорили и говорили. Пенелопа уже не слушала. Она перестала предаваться грустным раздумьям по поводу гардероба Нэнси и перешла к мыслям о том, что сегодня приготовить на ужин. Чем накормить семью? Макаронами с сыром? От недельного пайка осталась корка чеддера, можно натереть ее и добавить в соус. Или сделать цветную капусту с сыром? Но цветная капуста была два дня назад, дети будут недовольны.
— …Тут нет модернистов?
— Как видите. Вам это кажется странным?
— Ничуть.
— Но тем не менее они вам нравятся?
— Миро и Пикассо — да. Шагал и Брак наполняют меня радостью. Дали я не переношу.
Лоренс хмыкнул:
— Сюрреализм. Нечто вроде культа. Но очень скоро, когда кончится эта война, начнется что-то новое и прекрасное. Мое поколение и поколение, которое пришло за нами, дошли до той черты, до которой нам дано было дойти. Но скоро в мире искусства свершится революция, и это меня очень волнует. Только ради этого я хотел бы снова стать молодым. Чтобы посмотреть, что будет. Они непременно придут. Как когда-то пришли мы. Молодые люди с ярким видением, наделенные даром проникновения и феноменальным талантом. Они придут не для того, чтобы рисовать залив и море, лодки и вересковые пустоши, они нарисуют солнечное тепло и цвет ветра. Возникнет совершенно новое постижение жизни. Какой источник вдохновения! Потрясающе! — Он вздохнул. — А я умру еще до того, как это начнется. Что тут удивляться, что я печалюсь. Лишиться всего этого…
— Каждый человек совершает в своей жизни то, что ему предначертано.
— Согласен. Но нельзя запретить себе хотеть. Это заложено в человеческой природе — хотеть большего.
Они смолкли. Пенелопа, все еще обдумывая ужин, взглянула на часы. Без четверти четыре. К тому времени, как они доберутся до Карн-коттеджа, будет уже почти пять.
— Папа́, нам пора идти, — сказала она.
— Что? — Лоренс был поглощен своими мыслями.
— Нам пора отправляться домой.
— Да-да, конечно. — Он упер трость в пол и начал подниматься, но майор Лоумакс уже вскочил, чтобы помочь ему. — Благодарю вас… вы так добры. Старость — ужасная штука. — Лоренс наконец выпрямился. — А артрит и того хуже. Я уже столько лет не рисую…
— Какая жалость!
Майор Лоумакс проводил их до двери. Снаружи, на вымощенной булыжником площади, стоял его джип.
— Я с удовольствием подбросил бы вас до дома, — извиняющимся тоном сказал он, — но правила запрещают нам возить гражданских лиц в служебных автомобилях.
— Мы с большим удовольствием пройдемся пешком, — заверил его Лоренс. — Торопиться нам некуда. Приятно было побеседовать с вами.
— Надеюсь, мы еще увидимся…
— Непременно! Вы должны к нам прийти… — Лоренс остановился, обдумывая блестящую идею, которая пришла ему в голову. У Пенелопы упало сердце — она знала, что собирается произнести отец. Она ткнула его локтем в бок, но он не обратил на ее предупреждение никакого внимания. — Приходите-ка к нам сегодня поужинать.
— Папа́, — в ярости зашипела Пенелопа, — сегодня у нас на ужин ничего нет!
— О-о… — Вид у Лоренса был растерянный и огорченный, но майор Лоумакс сгладил неловкость:
— Спасибо за приглашение, но, боюсь, сегодня вечером я не смогу.
— Может быть, в какой-то другой день?
— Спасибо, сэр. С удовольствием приду.
— Мы всегда дома.
— Папа́, нам надо идти.
— Au revoir
[25], майор Лоумакс. — Лоренс внял наконец настояниям Пенелопы, приподнял трость в знак прощания и двинулся вперед. Но он был явно расстроен.
