Столовая тонула в сумерках. Свет исходил только от свечей, да посверкивали хрусталь и серебро на полированном, красного дерева столе, отражая последние отсветы заходящего солнца. Темные обои на стенах окаймляли комнату, точно подкладка шкатулки с драгоценностями, а за складками тяжелого поблекшего бархата, схваченного истершимися шелковыми шнурами с кистями, колыхались под легким сквознячком, тянувшим сквозь раскрытые оконные створки, тюлевые занавески.
Сумерки сгущались. Скоро придется закрыть окно и опустить темные занавеси. Ужин подошел к концу. Суп, жареная рыба и восхитительные персики были съедены, тарелки унесены на кухню. Пенелопа взяла с буфета блюдо с оранжевым пепином — ветром сбило все яблоки с яблони в верхнем углу сада — и поставила его на середину стола. Ричард Лоумакс взял яблоко и стал очищать его фруктовым ножичком с перламутровой ручкой. Пальцы у него были длинные, с аккуратно остриженными ногтями. Пенелопа смотрела, как он ловко управляется с ножичком — витая ленточка кожуры упала на тарелку. Он разрезал яблоко на четыре ровные дольки.
— И у вас по-прежнему есть мастерская?
— Есть, только она пустует. Я редко туда захожу. Работать я не могу, да и нелегко мне до нее дойти.
— Как бы мне хотелось побывать там!
— Вы можете сделать это в любое время. Ключ у меня, а Пенелопа вас проводит. — Лоренс улыбнулся дочери.
Ричард Лоумакс разрезал четвертинки пополам.
— А Шарль Ренье… он еще жив?
— Насколько я знаю, жив. Если не сказал чего-нибудь лишнего и его не прикончило гестапо. Надеюсь, что этого не случилось. Он живет на юге Франции. Если притаится, выживет.
Перед глазами Пенелопы возникает дом Ренье, увитая бугенвиллеей крыша, красный утес, уходящий в море, желтая перистая мимоза. С террасы зовут Софи: завтрак на столе, а она все плавает. Воспоминания так ярки, что невозможно поверить, что Софи уже нет. Сегодня она здесь, с той самой минуты, как вошел Ричард Лоумакс, и она не умерла, она живая, вот она — сидит на стуле во главе стола. Непонятно, почему это видение не уходит, почему такое чувство, что все, как прежде. Ничего не изменилось. Жизнь обошлась с ними жестоко: обрушила на них войну, отняла Софи. Может быть, это судьба подстроила ей встречу с Амброзом? Но ведь она сама отдалась ему, зачала Нэнси и вышла за него замуж. Нет, Пенелопа не сожалела, что отдалась ему, ей было так же хорошо с ним, как и ему с ней, и тем более не сожалела, что на свет появилась Нэнси, она и не представляла теперь, что этой прелестной девчушки могло не быть. Единственное, о чем она сожалела, и горько сожалела, так это о том, что вышла за него замуж. Какую же она совершила глупость! «Не выходи замуж, пока не полюбишь по-настоящему», — говорила ей Софи, и единственный раз в жизни Пенелопа не последовала совету матери. Амброз стал ее первым мужчиной, и его не с кем было сравнить. Счастливый брак родителей ничем ей не помог. Глядя на них, казалось, что брак — это всегда счастье и выйти замуж как раз то, что и нужно сделать. Амброз поначалу растерялся, но потом тоже решил, что лучше им пожениться. Вот они и поженились.
Страшная, ужасная ошибка! Она его не любит. Никогда не любила. У нее с ним нет ничего общего, и она нисколько не огорчится, если вообще никогда больше не увидит его. Пенелопа подняла глаза на Ричарда Лоумакса — его спокойное лицо было обращено к Лоренсу. Она перевела взгляд на его руки, лежащие на столе. Ей хотелось взять их в свои, прижать к щекам.
Интересно, а он тоже женат?
— Я не был с ним знаком, — говорил Лоренс, — но мне он почему-то представлялся довольно скучным человеком… — Они все еще обсуждали художников-портретистов. — От него можно было ждать всяких неожиданностей, в том числе и довольно неприятных… что и говорить, перед ним открывались широкие возможности… и все же ничего дурного он не совершил. Знаете, Бирбом нарисовал на него карикатуру: он смотрит из окна, а внизу длинная очередь светских дам, жаждущих, чтобы он их увековечил.
— Его акварели нравятся мне больше, чем портреты.
— Пожалуй, мне тоже. Все эти вытянутые дамы и джентльмены в охотничьих костюмах… Трехметрового роста и жутко высокомерные. — Лоренс потянулся к графину с портвейном, налил себе и подвинул графин к гостю. — А вы, случайно, не играете в триктрак?
— Конечно играю.
— Так, может, сыграем?
— С удовольствием!
Совсем стемнело.
Пенелопа поднялась из-за стола, закрыла окна и задернула все шторы — отвратительные черные и красивые бархатные. Сказала, что сейчас сварит кофе, и пошла на кухню. Тут она тоже первым делом задернула черную штору и только потом зажгла свет. Глазам ее предстала груда грязных тарелок, соусники, ножи и вилки. Она поставила на огонь чайник. Слышно было, как мужчины перешли в гостиную, как кто-то из них подбросил угля в камин, ни на минуту не умолкал их мирный дружеский разговор.
Папа́ в своей стихии, и очень доволен. Если игра в триктрак пойдет хорошо, возможно, он пригласит Ричарда Лоумакса посетить их еще раз. Пенелопа улыбнулась, отыскала чистый поднос и достала из буфета кофейные чашки.
Часы пробили одиннадцать, когда закончилась игра. Выиграл Лоренс. Ричард Лоумакс, с улыбкой приняв поражение, встал:
— Пожалуй, мне пора.
— А я и не заметил, как стемнело. Мы хорошо сыграли, может, повторим через денек-другой? — Лоренс помедлил и добавил: — Если, конечно, вы захотите.
— Я бы с удовольствием, сэр, но, к сожалению, я не могу ничего планировать заранее — мое время мне не принадлежит…
— Ну что ж, приходите, когда позволит время. Мы всегда дома. — Он начал подниматься с кресла, но Ричард Лоумакс опустил руку ему на плечо:
— Не вставайте…
— Ну и хорошо… — Лоренс с облегчением откинулся на подушки. — Я и не встану. Пенелопа проводит вас.
Пока они играли, Пенелопа вязала, сидя у камина. Она воткнула спицы в клубок и поднялась. Ричард с улыбкой повернулся к ней. Она пошла вперед и услышала, как он сказал:
— Спокойной ночи, сэр, и спасибо вам еще раз…
— Не за что.
Она провела его по темному холлу и отворила входную дверь. Напоенный запахами цветов и листвы, сад утопал в голубом свете. В небе висел серп луны. Держа берет в руке, Ричард остановился рядом с ней на пороге. Небо прочертили полосы облаков, бледно светила луна. Ветра не было, но с газона тянуло сыростью, и Пенелопа зябко поежилась.
— Пожалуй, я с вами за весь вечер и словом не обмолвился, — сказал он. — Надеюсь, вы не приняли меня за невежу?
— Вы пришли поговорить с папой.
— Не только с ним, но, боюсь, получилось именно так.
— Тогда я не теряю надежды — мы еще поговорим…
— Надеюсь. Только я уже сказал: мое время мне не принадлежит… Я не могу ни строить планы, ни назначать свидания…
— Понимаю.
— Но я приду, как только смогу.
