— А в мастерской еще есть картины вашего отца?
— Увы, нет. Хотя, может быть, какие-то наброски и незаконченные полотна сохранились. Но законченных нет. Когда он писал, то старался сразу все продать, иногда даже договаривался с покупателем прежде, чем заканчивал картину. Мы ведь на это жили. Он продал все, кроме «Собирателей ракушек». Это полотно никогда не выставлялось. К нему у отца особое отношение, он даже никогда не заговаривал о том, чтобы его продать. — Они свернули с набережной и теперь поднимались по запутанному лабиринту узких улочек и проулков. — Вот тут я шла в тот день, когда объявили войну, — за папа́, чтобы привести его домой завтракать. Часы на церковной колокольне пробили одиннадцать, и все чайки, которые там сидели, снялись с места и взлетели в небо.
Они свернули за последний угол, и перед ними открылся Северный берег. Ветер задул с такой силой, что перехватывало дыхание, и они помедлили минутку, прежде чем начать спускаться по извилистому переулочку, ведущему к студии.
Пенелопа не сразу справилась с ключом, но потом дверь наконец отворилась. Пенелопа вошла первой, и ее охватил стыд: она давно не была в мастерской и только сейчас увидела, какой тут беспорядок и запустение. Воздух затхлый, хотя и холодно, пахнет скипидаром, дымом, смолой и сыростью. Льющийся из высоких окон холодный ясный свет беспощадно выставлял напоказ запустение и беспорядок. За ее спиной Ричард прикрыл дверь.
— Я и не знала, что тут творится! И холодно ужасно.
Пенелопа подошла к окну, отодвинула защелку и не без труда распахнула створки. Ветер ворвался в комнату, словно поток ледяной воды. Взгляду открылся пустынный берег, отлив, линия белых бурунов терялась в тумане.
Ричард тоже подошел к окну.
— «Собиратели ракушек», — сказал он так, словно обрадовался и этому пустынному берегу, и далекому отливу.
— Ну да. Он же рисовал, сидя у этого окна. — Пенелопа отвернулась от окна. — Софи стало бы дурно, если бы она увидела мастерскую папа́ в таком состоянии!
На полу и на всех горизонтальных поверхностях лежал слой песка. На столе валялась груда старых журналов, пепельница, полная окурков, забытое купальное полотенце. Бархатное драпри на кресле для натурщиков выцвело и запылилось, на железном листе под пузатой печкой горбилась кучка золы. В углу под углом друг к другу стояли две тахты, покрытые полосатыми пледами; раскиданные на них подушки как будто сплющились, потеряли форму, а одну, похоже, облюбовала для себя мародерка-мышь, она проела в углу большую дыру и теперь оттуда тянулся ватный хвост.
Пенелопа ринулась в бой. Отыскала старый бумажный мешок, бросила туда дырявую подушку, опорожнила пепельницу и поставила мешок у двери, чтобы на обратном пути выкинуть его в мусорный ящик. Собрала все остальные подушки и сняла полосатые пледы, притащила все к открытому окну и долго трясла на холодном свежем воздухе. Заодно их здорово продул ветер. Пледы расправились, подушки снова стали пухлыми, и тахты приобрели совсем другой вид.
Тем временем Ричард, судя по всему, нисколько не смущенный беспорядком, с интересом осматривал мастерскую Лоренса Стерна. Все привлекало его внимание: раковины и морская галька, лежавшие на полках, куски плавника — наверное, цвет и форма заинтересовали хозяина, фотографии на стенах, гипсовый слепок руки; керамический кувшин, в котором стояли перья морских птиц и сухая трава, такая хрупкая, что, тронь ее, и рассыплется; мольберты и стеллажи со старыми холстами и альбомами для зарисовок, подносы с засохшими тюбиками красок, старые палитры и банки с кистями, закапанные кобальтом, охрой и жженой сиеной, которую Лоренс так любил.
— Давно ваш отец не работает?
— Уже несколько лет.
— И все здесь хранится в том виде, в каком было прежде?
— Папа́ никогда не выбросит ни единой вещички. И я тоже не осмелюсь.
Ричард остановился перед печуркой.
— Может, затопим? Подсушим немножко комнату.
— Можно и затопить, только у меня нет спичек.
— У меня есть. — Ричард энергично взялся за дело: открыл дверцу поддувала и выгреб кочергой золу. — Газет тут сколько угодно, и растопка есть, и дров хватит.
— А если в трубе свила гнездо галка?
— Это мы скоро узнаем. — Ричард стянул с головы зеленый берет, бросил его на кресло, снял куртку и закатал рукава рубашки.
Пока он вычищал из печки остатки золы и складывал туда куски газеты, Пенелопа извлекла щетку из-за составленных у стены досок для серфинга и принялась сметать песок со столов и пола. Она нашла кусок картона, собрала весь песок на него и выбросила в окно. Вдалеке на берегу появились три фигурки: мужчина и женщина с собакой. Непонятно, откуда они взялись, словно материализовались из воздуха. Мужчина швырнул в воду пачку из-под сигарет, и собака бросилась за ней. Пенелопа зябко поежилась, холодно было не на шутку. Она прикрыла окно, закрепила его на крючок, и, решив, что с уборкой можно закончить, устроилась на тахте, подобрав под себя ноги. Как бывало, наплававшись и наигравшись, присаживалась к Софи почитать книжку или послушать какой-нибудь ее рассказ.
Она смотрела на Ричарда, и на душе у нее был тот же мир и покой, как когда-то в далеком детстве. Растопка наконец-то занялась, потрескивали ветки и плясали язычки пламени. Ричард осторожно подложил туда поленья. Пенелопа улыбнулась: он был как мальчишка, старательно разжигающий костер. Ричард обернулся и поймал ее улыбку.
— Вы когда-то были бойскаутом? — спросила его она.
— Был. Я даже научился вязать узлы и делать из двух жердей и плаща носилки.
Он подбросил в печурку несколько смолистых полешек, и они с треском вспыхнули. Тогда он прикрыл дверцу, наладил тягу и поднялся, обтирая руки о штаны.
— Ну вот и разгорелась.
— Запаслись бы мы заваркой и молоком, могли бы вскипятить чайку.
— А если бы у нас был бекон и яйца, то мы бы поджарили яичницу. — Он взял табуретку и сел напротив нее. Правую щеку его прочертила полоска сажи, но Пенелопа ничего ему не сказала. — Так вы тут и жили? Кипятили чаёк?
— После серфинга. Что может быть лучше, когда продрогнешь и зуб на зуб не попадает. А тут тебе и чай, и имбирные пряники. Обмакнешь пряник в чай — вкуснота! Иногда бушевали такие штормы, что песок наметало до самых окон — этакие высоченные валы. В другие годы, как в это лето, его уносило в море, и приходилось спускаться к воде по веревочной лестнице. — Пенелопа вытянула ноги, подложив поудобнее подушки. — Я, как старушка, все время рассказываю про то, что было. Наверное, вам скучно слушать.
— Совсем не скучно. Но иногда начинает казаться, что в тот день, когда началась война, ваша жизнь кончилась. А это неправильно, вы ведь очень молоды.
— Мне двадцать четыре. Только что исполнилось, — уточнила Пенелопа.
Он улыбнулся:
— Когда ваш день рождения?
— Был в прошлом месяце. Вас тогда не было.
