На восьмом десятке, когда даже ей стали не под силу суета и дороговизна лондонской жизни, Этель переехала в Бат и поселилась со своими закадычными друзьями Милли и Бобби Родвэй. Но потом Бобби оставил этот мир, а за ним вскоре последовала и Милли, и тетя Этель осталась одна. Какое-то время она еще справлялась в одиночку, бодрая и несгибаемая, как всегда, но старость исподволь все-таки взяла свое — Этель споткнулась у себя на пороге о молочную бутылку и сломала шейку бедра. После этого она стала сдавать с головокружительной быстротой и сделалась такой беспомощной и слабой, что районные власти в конце концов поместили ее в приют для престарелых. Здесь ее, закутанную в шали, трясущуюся и плохо соображающую, регулярно навещала Пенелопа, ездившая в Бат на своем стареньком «вольво» сначала из Лондона, а потом из Глостершира. Раза два Оливия сопровождала мать в этих поездках, но они производили на нее такое тяжелое, гнетущее впечатление, что она под любым предлогом старалась от них уклониться.
— Так трогательно с ее стороны… — говорила теперь Пенелопа с нежностью. — Знаешь, ведь ей почти исполнилось девяносто пять. Это уже слишком… Ага, вот они.
Она нашла на дне сумки то, что искала, — старый, потертый кожаный футлярчик. Нажала защелку, крышка откинулась, и Оливия увидела на выцветшей бархатной подушечке пару серег.
— Ой! — непроизвольно сорвалось у нее с языка.
Они были восхитительно красивы — два кружка жемчужинок, а в них по крестику из золота и эмали, окруженных бриллиантами, и внизу болтаются подвески — жемчужинки с рубинами. Это было украшение из другой эпохи, замысловатая роскошь Ренессанса.
— И это — ее? — изумилась Оливия.
— Чудо, верно?
— Но откуда они у нее взялись?
— Не имею понятия. Последние полстолетия пылились в банке.
— Антикварная вещь.
— Нет, я думаю, викторианская. Из Италии, вероятно.
— Наверное, тетя Этель получила их в наследство от матери.
— Может быть. А может быть, выиграла в карты. Или получила в подарок от богатого обожателя. Это ведь тетя Этель, так что возможны любые варианты.
— Ты их отдавала на оценку?
— Времени не было. Они миленькие, но стоят, я думаю, недорого. Главное, они изумительно подходят к казакину. Прямо как будто специально для него предназначались.
— Верно. — Оливия отдала футляр с серьгами матери. — Но, пожалуйста, обещай мне, когда вернешься, оценить их и застраховать.
— Хорошо. Пожалуй. Я так плохо разбираюсь в этих вещах.
И она сунула футляр обратно в сумку.
Вещи были уже распакованы. Пенелопа закрыла пустой чемодан, сунула под кровать и повернулась к зеркалу на стене. Вынула черепаховые шпильки, распустила волосы, и они повисли, прошитые серебряными нитями, но, как и прежде, густые и здоровые, у нее за спиной. Перекинув волосы через плечо, Пенелопа взяла щетку. Оливия с удовольствием наблюдала знакомый с детства ритуал: поднятый локоть, скользящие, длинные взмахи.
— А ты, моя дорогая? Каковы твои планы?
— Я проведу здесь год. Двенадцатимесячный отпуск.
— Твой главный редактор знает, что ты намерена потом вернуться?
— Нет.
— Пойдешь опять работать в «Венеру»?
— Может быть. А может, еще куда-нибудь.
Пенелопа отложила щетку, собрала волосы в жгут, закрутила, заложила и приколола шпильками.
— Теперь схожу умоюсь и буду готова ко всему.
— Не споткнись на ступеньках.
Пенелопа вышла из комнаты. Оливия осталась ждать, сидя на кровати. Ее переполняло чувство благодарности к матери, которая так спокойно и разумно отнеслась к происходящему. Другая ведь сразу принялась бы расспрашивать, строить романтические прожекты насчет дочери и Космо, представлять ее стоящей у алтаря в белом туалете удачного покроя, который хорошо смотрится со спины… При одной только мысли об этом Оливии стало сразу и смешно, и противно до отвращения.
Пенелопа вернулась, и Оливия поднялась ей навстречу.
— Может, пойдем чего-нибудь поедим?
— Да, я немного проголодалась. — Пенелопа взглянула на часы. — Бог ты мой, почти половина двенадцатого!
— Ну и что? Ты в Испании. Пошли посмотрим, что нам приготовила Мария.
Они вышли на веранду. За пределами освещенного круга лежала тьма, плотная и теплая, как синий бархат. Оливия привела мать по каменным ступеням в кухню, где при свечах сидели вокруг стола Космо, Антония, Мария и Томеу, распивали бутылку вина и болтали, перебивая друг друга, — испанская речь звучала с пулеметной частотой кастаньет.
— Она замечательная, — сказал Космо.
Они опять остались одни, и это было как возвращение домой. Голова Оливии лежала на сгибе его руки. Говорили негромко, чтобы не потревожить спящих обитателей дома.
— Мамочка? Я так и знала, что она тебе понравится.
— Теперь понятно, в кого ты такая красивая.
— Да она в сто раз красивее меня.
— Надо ее здесь всем показать. Мне просто не простят, если я позволю ей уехать обратно в Англию, ни с кем не познакомив.
— И значит — что?
— Значит, мы соберем гостей. Не откладывая. Начинаем светскую жизнь.
Званый вечер. Это нечто новое. После той неудачной попойки на яхте Космо и Оливия жили отшельниками, ни с кем даже словом не перебрасывались, если не считать Томеу с Марией да двух-трех местных крестьян, проводивших вечера в баре у Педро.
Она спросила:
— Кого же мы можем пригласить?
Он рассмеялся беззвучно. Она почувствовала, как трясется обнимающая ее рука.
— Дорогая моя, у меня для тебя сюрприз: здесь полно моих знакомых! Ведь я же прожил на острове добрых двадцать пять лет. Или ты думала, что я пария и никто не хочет со мной знаться?
— Я вообще об этом не задумывалась, — честно призналась Оливия. — Мне никто не нужен был, кроме тебя.
— Мне тоже. И потом я считал, что тебе полезно отдохнуть от людей. Я очень о тебе беспокоился, когда ты несколько дней только и знала, что спала. И решил, что лучше будет до поры пожить в тишине.
— А-а. — Она ни о чем подобном не догадывалась, принимая все как должное. Теперь, задним числом, ей самой было странно, что она могла считать естественным это добровольное затворничество. — Я и не задумывалась…
— Вот теперь и подумай. Как тебе эта затея насчет гостей?
— Замечательно.
— Простая вечеринка или настоящий светский раут?
— Да-да, настоящий светский раут. Мамочка привезла вечерний туалет.
На следующее утро за завтраком Космо составлял список гостей. Ему помогала и в то же время мешала Антония.
