— Боярышник я подстриг, — сказал он. — Покажите, куда сложить поленья, я снесу их к дому. Какое задание вы мне дадите потом? И еще: сколько раз в неделю вы хотите, чтобы я приезжал?
— В агентстве я говорила о трех днях, но, если вы и дальше будете работать такими темпами, пожалуй, хватит и двух.
— Хорошо. Это вам решать.
— Сколько я должна вам платить?
— Вы будете платить агентству, а оно — мне.
— Надеюсь, платят вам прилично?
— Мне хватает.
Он взял куртку с вешалки и надел.
— Почему агентство не дало вам фургона? — спросила она.
— Я не вожу автомобиль.
— Как? Сейчас все молодые люди это умеют. Вы легко научитесь.
— Я не говорил, что не умею. Я сказал, что не вожу.
Пенелопа показала ему, где сложить поленья, дала следующее задание — перекопать участок под овощи — и вернулась в кухню мыть посуду. «Я не говорил, что не умею водить. Я сказал, что не вожу». Не стал пить пиво. Может быть, он нарушил правила в пьяном виде и полиция отобрала у него права? Задавил человека и поклялся себе, что никогда в жизни не возьмет в рот ни капли спиртного? Пенелопа вздрогнула: какой ужас! И все же не исключено, что произошла трагедия, перевернувшая всю его жизнь. Этим многое можно было бы объяснить — напряженное выражение лица, неулыбчивость, тяжелый взгляд ярких глаз. Что-то в них таится за щитом настороженности, какая-то тайна. И все-таки он ей понравился. Даже очень понравился.
На следующий день, во вторник, в девять вечера Ноэль Килинг свернул в своем «ягуаре» на Рэнферли-роуд и, проехав несколько сот метров по темной, залитой дождем улице, остановился у дома своей сестры Оливии. Они не договаривались о встрече, поэтому он был уверен, что не застанет ее, — вечером это дело безнадежное. Ноэль не знал другой женщины, которая бы проводила столько времени в обществе. Но, к его изумлению, занавешенное окно ее гостиной было освещено. Он вышел из машины, запер ее и, пройдя несколько шагов по дорожке, позвонил. Через минуту дверь открылась, и на пороге появилась Оливия в ярко-красном шерстяном халате, без макияжа и в очках. Она явно не ждала гостей.
— Привет, — сказал он.
— Ноэль, ты? — В голосе ее было вполне объяснимое изумление, ибо брат не имел обыкновения заезжать к ней запросто, хотя жил всего в паре миль отсюда. — Что случилось?
— Ничего, просто захотелось повидаться. Ты работаешь?
— Да. Готовлюсь к завтрашней встрече, она назначена на утро. Но это не важно, заходи.
— Мы были с друзьями в Патни.
Ноэль пригладил волосы и прошел за ней в гостиную. Как всегда, здесь было удивительно тепло, светло, всюду цветы… Он позавидовал сестре. Он всегда ей завидовал. Не только ее яркой карьере, но и тому искусству, с которым она умела оформить каждую деталь своей жизни деловой женщины. На низком столике у камина лежали ее папка, множество бумаг, пачка корректуры. Она мгновенно все это сгребла и перенесла на письменный стол, ловко, чуть ли не одним движением приведя в порядок. Ноэль подошел к камину, якобы чтобы погреть руки, а на самом деле взглянуть на приглашения, которые Оливия складывала на каминную полку, и поинтересоваться ее светской жизнью. Так, приглашение на свадьбу (он такого не получил), на вернисаж для узкого круга в новой картинной галерее на Уолтон-стрит…
— Ты что-нибудь ел? — спросила она.
— Несколько кушеток.
Это была их старая семейная шутка: говорить «кушетка» вместо «канапе»
[10].
— Хочешь что-нибудь?
— А у тебя есть?
— От ужина остался кусок пиццы, можешь съесть его, если хочешь. И еще печенье и сыр.
— Великолепно.
— Сейчас принесу. А ты пока налей себе что-нибудь.
Оливия пошла на кухню, которая была рядом со столовой, зажигая по пути свет, а Ноэль, последовав ее совету, налил себе виски, слегка разбавив содовой. Потом с удовольствием присоединился к ней, пододвинув высокий табурет к стойке, отделявшей кухню от столовой, и удобно устроился, — словно завсегдатай бара со знакомой барменшей.
— В воскресенье я ездил к маме, — сказал он.
— Да? А я была у нее в субботу.
— Она мне рассказывала. И про твое новое увлечение — американца, который притащился вместе с тобой, тоже. Как она, на твой взгляд?
— После всего, что случилось, по-моему, неплохо.
— Это действительно был сердечный приступ, как ты думаешь?
— Во всяком случае, для нас это сигнал. — Оливия криво усмехнулась. — Нэнси, например, уже похоронила ее и даже памятник поставила. — Ноэль засмеялся и покачал головой. Уж к кому к кому, а к Нэнси они всегда относились одинаково. — Конечно, мама себя не щадит. Она всю жизнь слишком много трудилась. Но сейчас, слава богу, согласилась нанять садовника. Это уже немало.
— Я пытался уговорить ее приехать завтра в Лондон.
— Зачем?
— Чтобы пойти на аукцион «Бутби», там выставлен на продажу Лоренс Стерн. Узнала бы, во сколько его оценят.
— Ах да, «У источника». Я и забыла, что аукцион завтра. И что же, она приедет?
— Нет.
— Ну и правильно, зачем? Она-то денег за акварель не получит.
— Не получит. — Ноэль пристально глядел в свой стакан. — Но может получить, продав свою картину.
— Если ты имеешь в виду «Собирателей ракушек», то советую тебе забыть об этом. Мама скорее умрет, чем расстанется с ними.
— А панно?
Оливия встревоженно нахмурилась:
— Ты говорил о них с мамой?
— А почему бы и нет? Согласись, они ужасны. И висят на площадке без всякого толка. Если их снять, она и не заметит.
— Это неоконченные работы.
— Все твердят, что они неоконченные. Даже надоело. А я уверен, что им цены нет.
Оливия помолчала, потом сказала:
— Предположим, мама согласится их продать. — Она взяла поднос, поставила на него тарелку, положила вилку и ножи, деревянную дощечку для сыра. — Ты собираешься дать ей совет, как распорядиться полученными деньгами, или предоставишь решать самой?
— Деньги, которые отдаешь, пока жив, вдвое ценнее тех, что останутся после твоей смерти.
— Ага. Стало быть, ты нацелился прикарманить их прямо сейчас.
— Речь идет не только обо мне. Нас ведь трое. И не смотри на меня с таким царственным презрением, Оливия, ничего постыдного тут нет. Сейчас всем туго приходится, согласись, а у Нэнси в голове только одно — деньги, деньги, деньги. Вечно нудит, как все дорого.
— Значит, это будете ты и Нэнси. Меня из списка вычеркни.
