Ноэль повертел в руке стакан.
— Но отговаривать маму ты не будешь?
— Мне от нее ничего не надо, она и так нам достаточно дала. Я хочу, чтобы она жила в свое удовольствие, ни о чем не тревожась и не думая о деньгах.
— У нее есть деньги. Мы все это знаем.
— Да, сейчас есть. А о будущем ты подумал? Надеюсь, она доживет до глубокой старости.
— Тем более надо продать этих жутких нимф. И выгодно вложить деньги, чтобы обеспечить ей старость.
— Я не хочу обсуждать эту тему.
— Значит, ты не одобряешь мою идею?
Оливия, ничего не ответив, взяла поднос и понесла его к камину. Идя за ней, Ноэль подумал, что не знает другой женщины, которая умеет дать отпор столь жестко и непреклонно, если с чем-то не согласна.
Она резко поставила поднос на низкий столик, выпрямилась и посмотрела брату прямо в глаза:
— Нет, не одобряю.
— Но почему?
— Оставь маму в покое.
— Пожалуйста. — Ноэль легко уступил, зная, что это лучший способ в конце концов добиться своего, и, устроившись в одном из глубоких кресел, принялся за импровизированный ужин. Оливия прислонилась спиной к каминной полке и засунула руки глубоко в карманы. Он вонзил вилку в пиццу, чувствуя на себе ее упорный взгляд. — Бог с ними, с панно. Поговорим о чем-нибудь другом.
— О чем, например?
— Например, об эскизах, которые Лоренс Стерн должен был делать к своим большим полотнам. Ты когда-нибудь слышала о них от мамы и вообще подозревала об их существовании?
Он весь день сомневался, рассказывать ли Оливии о письме, которое он обнаружил, и о том, что оно сулит, и в конце концов решил рискнуть. Оливия сильный союзник, поэтому очень важно склонить ее на свою сторону. Из них троих только она имеет влияние на мать.
Задавая вопрос, Ноэль не сводил глаз с ее лица: на нем проступила настороженность, потом застыло подозрение. Этого он и ждал.
Оливия молчала.
— Нет, — наконец произнесла она. И этого он тоже ждал, причем знал, что сестра сказала правду, потому что она всегда говорит правду. — Никогда не слышала.
— Дело в том, что они наверняка существуют.
— Что толкает тебя на эти бесплодные поиски?
Ноэль рассказал ей о найденном письме.
— «Террасные сады»? Эта картина находится в Нью-Йорке, в Метрополитен-музее.
— Совершенно верно. И если дед написал этюд для «Садов», то почему нет набросков к «Источнику», к «Влюбленному рыбаку» и ко всем его прочим картинам, которые давно стали классикой и наводят скуку на посетителей музеев всех мало-мальски уважающих себя столиц мира?
Оливия задумалась. Потом спросила:
— Может быть, он их уничтожил?
— Глупости. Старик никогда ничего не уничтожал, ты знаешь это не хуже меня. В жизни не видел дома, который был бы так забит старым хламом, как наш на Оукли-стрит. Ну разве что «Подмор Тэтч». Мамин чердак может в любую минуту загореться. Если бы какой-нибудь страховой агент увидел, что там творится, с ним бы припадок случился.
— Ты туда давно заглядывал?
— В воскресенье, искал свою ракетку.
— Это все, что ты там искал?
— Ну, я вообще поглядел, что там и как.
— Например, не засунута ли куда-нибудь папка с набросками Лоренса Стерна?
— Что-то вроде того.
— Но ты ее не нашел.
— Разумеется, нет. В этом хаосе вообще ничего не найдешь.
— Мама знает, что именно ты искал?
— Нет.
— Какой же ты жалкий слизняк, Ноэль! Почему тебе всегда надо делать все тайком?
— Потому что мама не имеет ни малейшего представления, что у нее там свалено, как не знала, чем загроможден чердак на Оукли-стрит.
— Ну и что ты там углядел?
— Спроси лучше, чего не углядел. Старые коробки, сундуки с платьями, связки писем. Портновские манекены, игрушечные коляски, скамеечки для ног, мешки с шерстяной пряжей, весы, коробки с деревянными кубиками, пачки журналов, альбомы с узорами для вязания, старые рамы для картин… назови наугад любую вещь, какая придет тебе в голову, и будь уверена — она там! Поверь, это очень опасно, в любую минуту хлам может загореться. Да еще при такой крыше. Одной искры в ветреный день довольно, чтобы дом сгорел в несколько минут, никакие пожарные приехать не успеют. Остается только надеяться, что мама выпрыгнет из окна и не сгорит заживо. Слушай, пицца потрясающая. Ты сама пекла?
— Я никогда ничего не готовлю. Все покупаю в кулинарии.
Оливия подошла к столу за его спиной. Ноэль услышал, как она наливает себе виски, и улыбнулся. Теперь он знал, что сумел вселить в нее тревогу и привлечь к себе внимание, а может быть, даже вызвать сочувствие. Она вернулась к камину, села на диван, сжала в руках стакан и уставилась на него.
— Ноэль, ты правда считаешь, что чердак может загореться?
— Да, конечно. Просто уверен.
— И что, по-твоему, мы должны сделать?
— Освободить его.
— Мама никогда не согласится.
— Ну, тогда хотя бы разобрать. Но большая часть хлама совершенно бесполезна, ее можно только сжечь — например, стопки журналов, альбомы для вязания, шерстяную пряжу…
— Пряжу-то зачем?
— Ее всю съела моль.
Оливия промолчала. Он доел пиццу и принялся за сыр — отрезал кусочек своего любимого «бри».
— Признайся, Ноэль, ты нарочно раздуваешь из мухи слона, чтобы под этим предлогом произвести розыски. Так вот, если ты найдешь эти эскизы или еще что-нибудь ценное, не забывай: в мамином доме все принадлежит ей.
Он встретил ее взгляд, изобразив оскорбленную невинность.
— Неужели ты подумала, что я способен стащить их?
— Не исключено.
Он счел за благо пропустить эту реплику мимо ушей.
— Если мы найдем эти эскизы, как ты думаешь, сколько они могут стоить? Наверное, не меньше пяти тысяч фунтов каждый.
— Ты говоришь о них с такой уверенностью, будто знаешь, что они там.
— Ничего подобного, я ничего не знаю! Я просто предполагаю, что они могут там быть. Но гораздо важнее другое: чердак опасен в пожарном отношении, и я считаю, что оставлять его в таком состоянии просто преступление.
— Тебе не кажется, что в связи с этим следует произвести переоценку дома и отразить это в страховом полисе?
— Когда Джордж Чемберлейн покупал для мамы коттедж, он все учел. Может быть, тебе стоит переговорить с ним. Кстати, в эти выходные я свободен. Поеду к маме в пятницу вечером и начну разгребать авгиевы конюшни. Позвоню ей и предупрежу.
