— А дети? — спросила она. — Куда мы денем детей?
— Какие дети?
— Мелани и Руперт, какие же еще? Я не могу поехать без них.
— Боже мой, Нэнси, я зову тебя, а не детей. Почему бы тебе не отдохнуть без них? Они уже достаточно выросли и вполне могут остаться с отцом и миссис Крофтвей. Доставь себе удовольствие — поезжай одна. Это ненадолго. Всего на несколько дней, не больше чем на неделю.
— Когда же ты предполагаешь поехать туда?
— Скоро. Как только соберусь.
— Ах, мамочка, не так все просто. У меня уйма дел, скоро церковный праздник, мне надо все организовать, и конференция консерваторов… мы получили официальное приглашение на ланч. И Мелани, ее занятия верховой ездой, они выезжают в летний лагерь…
Нэнси смолкла. Пенелопа ничего не ответила. Нэнси подкрепилась глотком холодного джина с тоником и покосилась на мать: четко очерченный профиль, глаза закрыты.
— Мамочка?
— М-м?
— Может быть, позднее? Когда дат поменьше. Допустим, в сентябре?
— Нет. — В голосе Пенелопы звучала непреклонность. — Я должна поехать сейчас. Не беспокойся, выкинь это из головы. Я знаю, что ты очень занята. Просто мне пришло в голову…
Наступило молчание, и Нэнси стало не по себе — она уловила невысказанный упрек. Но почему она должна испытывать чувство вины? Она действительно не может вот так сорваться, бросить все дела и уехать в Корнуолл.
Долго молчать Нэнси не умела. Она попыталась найти какую-нибудь тему для разговора, но в голову ничего не приходило. Нет, правда, иногда мать просто невыносима! И это не ее, Нэнси, вина. Она ведь так занята. У нее столько дел по дому, муж, дети. Почему она должна чувствовать себя виноватой?
Так они и молчали, пока в оранжерею не вошел Ноэль. Утро, которым наслаждалась Нэнси, для Ноэля обернулось сплошным кошмаром. Одно дело вчера. Вчера его окрыляла надежда, он верил, что непременно раскопает что-то очень ценное. Но он не раскопал, а сегодня приходилось довершать уборку. К тому же он был неприятно поражен встречей с Данусом. Он ожидал встретить туповатого деревенского парня с крепкими бицепсами, а перед ним предстал спокойный, сдержанный молодой человек, и Ноэль даже несколько смутился под взглядом его голубых глаз. И то, что Антония сразу потянулась к Данусу, не улучшило настроение Ноэля. Его раздражала их веселая болтовня на лестнице, когда они приходили за очередным грузом коробок и сломанной мебели, причем чем дальше, тем больше. Защита Данусом съеденного червем стола переполнила чашу терпения, и без четверти час, когда чердак был уже более или менее расчищен и все, что подлежало сожжению, было сложено у стены дома, Ноэль решил, что с него хватит. К тому же вымазался он ужасно. Надо было бы принять душ, но еще больше ему хотелось пить, поэтому он удовольствовался тем, что вымыл лицо и руки и, спустившись вниз, сделал себе крепкий коктейль, чтобы встряхнуться. С бокалом в руке он прошел через кухню в залитую солнцем оранжерею. При виде матери и сестры настроение его не улучшилось — сидят себе спокойненько в креслах, наслаждаются солнцем и теплом! Похоже, так и просидели все утро, палец о палец не ударив.
При звуке его шагов Нэнси подняла голову и радостно улыбнулась, словно была просто счастлива увидеть брата:
— Привет, Ноэль!
Он не улыбнулся в ответ. Прислонясь к дверному косяку, он смотрел на них. Мать, похоже, спала.
— Ничего себе, нежитесь тут на солнышке, а мы себе все руки отбили!
Пенелопа не шевельнулась. Улыбка Нэнси несколько увяла, но все еще не сходила с губ. Ноэль наконец отреагировал на нее кивком.
— Привет, — сказал он, отодвинул от накрытого стола стул, сел и дал отдых своим ногам.
Мать открыла глаза. Она не спала.
— Конец?
— Мне — да. Я в полной прострации.
— Я имела в виду чердак.
— Почти что конец. Осталось только кому-нибудь подмести пол, и все.
— Ты сотворил чудо, Ноэль! Что бы я без тебя делала?
Но ее благодарная улыбка не смягчила его.
— Я голоден как волк, — сказал он. — Когда сядем за стол?
— Хоть сию минуту. — Пенелопа поставила свой бокал, выпрямилась в кресле и устремила взгляд в сторону сада. Над зеленой изгородью по-прежнему вился дымок.
— Может, кто-нибудь из вас позовет Дануса и Антонию, а я пока пойду заправлю подливку.
Наступила пауза. Ноэль ждал, чтобы вызвалась Нэнси, а та делала вид, что не слышала призыва, и смахивала с юбки какую-то пушинку.
— У меня нет сил, — сказал Ноэль и откинулся на спинку стула. — Сходи-ка ты, Нэнси, тебе это только на пользу.
Как он и ожидал, сестра немедленно оскорбилась, приняв его слова за намек на ее габариты.
— Благодарю покорно!
— Судя по твоему виду, ты сегодня и пальцем не шевельнула.
— Просто я сочла необходимым привести себя в порядок, прежде чем выйти к столу. — Она бросила в его сторону язвительный взгляд. — А вот о тебе этого не скажешь.
— В чем же выходит к воскресному ланчу твой Джордж? Во фраке?
Нэнси с воинственным видом выпрямилась:
— Если ты думаешь, что это смешно…
Они продолжали препираться, норовя побольнее уязвить друг друга. Как всегда. Слушать их было невыносимо. Пенелопа порывисто поднялась с кресла.
— Я сама позову, — бросила она и двинулась по залитому солнцем газону в сторону сада. Ее детки остались в оранжерее и не остановили ее. Они сидели молча, не глядя друг на друга, среди зелени и благоухающих цветов и тешили себя своей неприязнью.
Пенелопа расстроилась, что позволила им испортить ей настроение. Она почувствовала, как к щекам прилила кровь и запрыгало в груди сердце, и, сбавив шаг, сделала несколько глубоких вдохов. Не надо расстраиваться, не надо обращать на них внимания. Ее дети стали взрослыми, а ведут себя по-прежнему как маленькие. Ноэль ни о ком, кроме себя, не думает, Нэнси стала обычной самодовольной снобкой средних лет. Никто из ее детей, даже Оливия, не хочет поехать с ней в Корнуолл. Ну и пусть!
Как же так получилось? Что произошло с ее детьми? Она их родила, вырастила, дала им образование, заботилась о них. Может быть, ее вина в том, что она ничего от них не требовала? Но после войны, в Лондоне, ей так трудно жилось, что она научилась рассчитывать только на себя. Ведь рядом не было ни родителей, ни старых друзей, которые могли бы ее поддержать, только Амброз и его мать, но Пенелопа очень скоро поняла, что обращаться к ним бесполезно. Она была одна — и это относилось ко всем сторонам ее жизни, — совсем одна, и ей приходилось полагаться лишь на собственные силы.
Вот и продолжай полагаться только на себя, сказала себе Пенелопа. Как прежде. Пусть это будет твоим девизом, пусть проведет через любые испытания, которые еще может обрушить на тебя судьба. Будь такой, какая ты есть. Независимой. Сама принимай решения, сама определяй, как тебе прожить остаток жизни. И не нужно никакой помощи от детей. Ты знаешь все их недостатки, все изъяны и все равно любишь их, но не хочешь зависеть от них.
