На площадке перед домом все было уложено в его вместительную машину: этюды он поместил в багажник, а панно, аккуратно обернутые в клетчатый плед, — на заднее сиденье. Еще раз проверив, хорошо ли все закрепил, Рой Брукнер захлопнул заднюю дверцу машины и повернулся к Пенелопе:
— Мне очень приятно было посетить ваш дом, миссис Килинг. И спасибо за картины.
Они пожали друг другу руки.
— А мне приятно было познакомиться с вами, мистер Брукнер. Надеюсь, я не наскучила вам своей исповедью…
— Напротив, мне еще никогда не было так интересно. Как только я что-то выясню, я вам тут же сообщу.
— Спасибо. До свидания. Доброго вам пути!
— До свидания, миссис Килинг.
Он позвонил на следующий день:
— Миссис Килинг? Говорит Рой Брукнер.
— Слушаю вас, мистер Брукнер.
— Американец, о котором я вам говорил, мистер Лоуэлл Ардуэй, уехал из Лондона. Я позвонил в «Коннот», и там сказали, что он уехал в Женеву. Он говорил мне, что из Швейцарии намеревается вернуться в Соединенные Штаты, но мне дали его швейцарский адрес, и сегодня я отправил ему письмо, в котором сообщил о панно. Уверен, узнав о них, он вернется в Лондон, чтобы посмотреть их, но, может быть, недельку-другую нам придется подождать.
— Это не страшно. Я только не могу ждать шесть месяцев.
— Уверяю вас, этого не случится. Что же касается этюдов, я показал их мистеру Бутби, и он проявил к ним большой интерес. Надо сказать, это редчайшая находка, у нас давно не было ничего подобного.
— Можете ли вы… — Удобно ли спросить его? — Представляете ли вы, сколько они могут стоить?
— По моей оценке, не менее пяти тысяч фунтов каждый.
Пять тысяч фунтов! Каждый! Положив телефонную трубку, Пенелопа растерянно остановилась посреди кухни, пытаясь понять, что же это будет за сумма. Пять тысяч помножить на четырнадцать… нет, в уме не сосчитаешь. Она отыскала карандаш и начала умножать на каком-то клочке бумаги. Получилось семьдесят тысяч фунтов. Коленки у Пенелопы вдруг подогнулись, она шагнула к стулу и опустилась на него.
Ее поразило не богатство, которое вдруг замаячило перед ней, а то, как все произошло. Решение вызвать мистера Брукнера и показать ему этюды и панно изменит теперь ее жизнь. Все так просто, но неужели это правда? Две незаконченные картины Лоренса Стерна, которые она очень любила, хотя сам отец не придавал им никакого значения, теперь у «Бутби», ждут приезда американского миллионера! А этюды, которые были спрятаны в гардеробе и пролежали там столько лет, что она про них и забыла, оказывается, стоят семьдесят тысяч фунтов! Целое состояние! Это все равно что выиграть кучу денег на тотализаторе. Ей вспомнилась молодая женщина, которой как раз и выпала такая удача: Пенелопа в изумлении наблюдала по телевизору, как та лила себе на голову шампанское и кричала: «Тратить, тратить, тратить!»
Сценка из какой-то безумной сказки! А вот теперь и она оказалась почти в такой же ситуации, причем — что удивительно — не испытывает ни особого потрясения, ни особого восторга. Только благодарность за нежданный дар судьбы. Самый большой дар, который родители могут принести своим детям, это их, родителей, самостоятельность. Так она сказала Ноэлю и Нэнси, и это сущая правда. Обеспеченность — это свобода, а свобода — самое ценное в жизни. К тому же теперь она может и побаловать себя, позволить себе какие-то удовольствия.
Вот только какие? Бросаться деньгами Пенелопа не умела — жизнь с Амброзом приучила ее к экономии, много лет она еле сводила концы с концами. Она не роптала и не завидовала богатству других, просто была благодарна судьбе за то, что та предоставила ей возможность дать образование детям и при этом самой удержаться на плаву. До продажи дома на Оукли-стрит Пенелопа и думать не могла, что у нее будут какие-то накопления, и, как только деньги появились, без промедления вложила их в ценные бумаги. Они стали приносить скромный доход, который она тратила на то, что ей доставляло удовольствие: на вкусную еду, на вино, на обеды с друзьями, на подарки — она любила делать подарки и денег на них не жалела — и, конечно же, на сад.
Теперь, если она захочет, то сможет отремонтировать дом, обновить его от пола до потолка. Все, что у нее есть, давно пора сдавать в утиль, но Пенелопа любила свои вещи. Обшарпанному «вольво» восемь лет, к тому же она купила его подержанным. Положим, она сможет расщедриться на «роллс-ройс», но чем плох «вольво»? К тому же нагружать «роллс-ройс» пакетами с торфом и горшками с рассадой просто кощунственно.
Покупать наряды? Но нарядами Пенелопа никогда не интересовалась, война и послевоенные годы отучили ее думать о нарядах. Большая часть ее любимых вещей была приобретена на церковной ярмарке в Пудли, и вот уже сорок зим ее согревает плащ морского офицера. Денег на норковую шубу у нее хватило бы и раньше, но она ее не купила и никогда не купит — для нее было бы кощунством носить на себе шкурки прелестных пушистых зверьков, которых убили ради этой шубки. Да и куда ходить в деревне в норковой шубке? До почты за газетами? Люди подумают, что она свихнулась.
Путешествовать? Но ей шестьдесят четыре, и похвалиться здоровьем она, увы, не может, надо смотреть правде в глаза, так что о дальних путешествиях придется забыть. Дни неспешных поездок «Голубого экспресса» и почтовых пароходов миновали, а шикарные иностранные аэропорты и лайнеры, с быстротой звука несущиеся в космическом пространстве, Пенелопу не очень-то привлекали.
Нет, ни то, ни другое, ни третье ее не интересует. Поэтому пока что она ничего в своей жизни менять не будет и никому ни о чем не расскажет. К счастью, о визите мистера Брукнера ни одна душа не знает, так что, пока он не позвонит, она будет продолжать жить, как будто ничего не случилось.
Пенелопа сказала себе, что и думать о нем не будет, но из этого ничего не получилось. Каждый день она ждала от него известия. Бросалась к телефону, едва раздавался звонок, точно влюбленная девчонка в ожидании, когда позвонит возлюбленный. Но, в отличие от влюбленной девчонки, не огорчалась, хотя дни шли и никто не звонил. Позвонит завтра, решала она каждый раз. Никакой спешки нет. Раньше или позже, сообщит же он ей что-то.
А тем временем жизнь продолжалась, и весна творила свое волшебство. Сад залило бледно-золотистое море нарциссов, их желтые раструбы танцевали на ветру. Деревья затянуло нежно-зеленой дымкой молодой листвы, а на клумбах у дома раскрыли свои бархатистые лики желтофиоль и примулы, наполняя воздух тонким ароматом, который будил воспоминания о других, давно прошедших годах. Данус Мьюирфильд, завершив огородные посадки, подстриг первый раз в этом году газон и теперь мотыжил и мульчировал бордюры. Миссис Плэкетт затеяла генеральную уборку и перестирала все занавески в спальнях. Антония развешивала их на веревке, точно знамена. Она с радостью бралась за любое дело, от которого можно было освободить Пенелопу, — ездила в Пудли за продуктами, разбирала запасы в кухонном шкафу и выскребала полки. Если не находилось дела в доме, работала на грядках: устанавливала решетки для подрастающего сладкого горошка, меняла цветы в горшках на террасе — ранние нарциссы на герани, фуксии и настурции. Если работал Данус, Антония непременно оказывалась рядом с ним, Пенелопа определяла это по оживленным голосам, которые доносились из сада. Она смотрела на них из окна спальни и радовалась. Антонию было не узнать. Какой у нее был измученный вид, когда Ноэль привез ее из Лондона: бледная, под глазами темные круги, чувствовалось, как она напряжена. А теперь уже и румянец на щеках появился, и волосы блестят, и какая-то аура окружает ее. Пенелопа догадывалась, что это за аура, — Антония влюбилась.
