— Всем уже известно, начальник, что свезли его на «крытую», ночью. Или не так?
— Череп, никто не свозил никуда Михо. Какая «крытая»?
— Я не знаю, может в Житомире или ещё где.
— Михо пропал, понимаешь? Растворился в воздухе. И никто его никуда не свозил. Ты пойми одну простую вещь, для того, чтобы свезти человека на другую зону или на ту же «крытую», нужны основания. Эти бумаги подписывает прокурор области. Михо никто не трогал. Невелика шишка, чтобы на него время тратить и бумагу переводить.
Стрельцов хмыкнул и потянулся за бутылкой. Череп ещё не совсем опьянел, и почесал густую щетину. Ему на мгновенье показалось, что опер не врёт, а он привык доверять своей интуиции.
— Вкусное сало у тебя начальник, так и тает во рту. Давай ещё по одной.
— Череп, я могу помочь тебе выйти на волю к осени.
— Это как?
— Сделаю бумаги, и выведу тебя на посёлок. Там полгодика и домой вольным лебедем.
— Не верю я тебе, начальник. Водочке, верю и доверяю. У меня половина срока по изоляторам и Бурам.
Он поднял стакан и поднёс к глазам. Жидкость заблестела, и Череп облизнул сухим языком тонкие губы.
— Что хочешь от меня взамен?
— Условие простое, Череп. Ты способствуешь тому, чтобы все заключённые мирно разошлись по отрядам и дали моим людям пройти свободно в жилзону. Уже и так много ущерба нанесли. Мебель разбита, трубы разобрали, кровати и прочее. Ты же за это платить не будешь? А мне придётся со своего кармана всё это восстанавливать.
— Так у тебя карман, вон какой большой, а у меня маленький и кроме сигарет, там нет ничего. Мне надо подумать, — ответил после паузы Череп.
— Подумай, подумай, я своё слово сдержу, как офицер.
После слова офицер Череп рассмеялся.
— Когда это, начальник, офицеры взятки брали? Или ты думаешь, я не знаю твои тарифы по УДО и посёлку? Не смеши. Вымерли давно офицеры, как мамонты, ещё во времена семнадцатого года.
— Череп, я едва сдерживаю Киев. Ещё вчера хотели ввести войска. Но я взял ситуацию под свою ответственность. Ты понимаешь, что спецназу по барабану в кого стрелять и убивать. Подумай о людях. Если не примешь моё предложение, пеняй на себя. «Крытая» тебе обеспечена до конца срока. Будешь по закону отвечать за бунт, как зачинщик. И надзор, после освобождения. Если доживёшь на «крытой» до этого самого освобождения. Там знаешь сколько «сухарей», и «пришляков»?
[2] Вмиг подставят на перо.
— Не пугай меня, пуганный твоими соплеменниками. И не такое видел. Ты дело моё читал? Про «Белый лебедь» знаешь? Я там был в девяностых. Так вот, этот пионерлагерь, с твоим хвалённым спецназом, хрень собачья. До завтра подумаю и приду с ответом. Только начальник, не купил ты меня за свободу. Не-а, мне по одному месту и посёлок твой, и прочая лабудень.
— Так что тогда?
Голос Стрельцова был озабоченным. Он увидел, что Череп не поверил в его обещания, а это грозило полным провалом в переговорах.
— Нельзя, чтобы люди пострадали. Поэтому до завтра будет тишина, и своим прикажи, чтобы не совались понапрасну. Жечь и крушить ничего не будем, гарантия. Всё, я пошёл.
И не дожидаясь ответа Стрельцова, громко хлопнул обшарпанной дверью.
Глава 15
Никита оказался на редкость квалифицированным специалистом. Быстро перевязал Михо, сделал укол и оставил таблетки. Я наблюдал за его работой и благодарил небо, что так всё складывалось. Мне не хотелось с позором возвращаться обратно, и тем более бросать Михо на произвол судьбы. В чём-то он мне был глубоко симпатичен, общее дело, как и беда, крепко сплачивает людей, делает их ближе. А я уже считал Михо своим напарником. Провожая Никиту до дверей, я в двух словах объяснил ему ситуацию. Парню было лет тридцать пять, и он понимающе кивал. Сквозь толстые линзы очков на меня смотрели добрые глаза и, пожимая руку на прощание, он сказал:
— С Вашим другом, Михаил, всё будет в порядке. Сейчас он уснёт, и до утра его лучше не беспокоить. Я оставил лекарство, пускай утром примет две таблетки, и вечером тоже.
— Как Вас отблагодарить?
— Не стоит. Мне достаточно того, что рассказал Николай Павлович. Если снова понадобится помощь, зовите.
Я закрыл дверь за Никитой, предварительно проверяя подъезд. Там никого не было. Создавалось впечатление, что весь дом пустой. Вернувшись, я увидел на столе самовар, печенье и варенье. Жена Николая Павловича продолжала хлопотать, а он сидел за столом и что-то записывал в тетрадь. Заметив моё присутствие, улыбнулся и показал рукой на свободный стул.
— Не стесняйтесь, друг мой, будьте как дома.
— Вы одни живёте? Соседей нет?
— Увы, Михаил, война. Люди прячутся, живут в подвалах и бомбоубежищах. Там гораздо спокойнее, чем в квартирах. В любой момент могут ворваться немцы — ограбить, убить.
— Я понимаю.
Его жена налила мне чай в пузатую чашку, и подвинула блюдечко с вареньем.
— Странный чай, — сказал я, делая глоток.
— Морковный, чёрного чая мы уже давно не пили. Зато полезный. Берите варенье, малиновое. Это Машенька ещё до войны сварила. Мы его держим для особых гостей. Наш НЗ — неприкосновенный запас.
Он улыбнулся и снова углубился в тетрадь.
Варенье было изумительным, сладким и пахнущим лесной ягодой. В жизни ничего не пробовал более вкусного. Жена Николая Павловича это заметила, и на щеке её появился румянец.
— Очень вкусное, объедение. Что Вы пишите, Николай Павлович? Если не секрет.
— Это моя старая привычка, Михаил, ещё со времён преподавательской работы. Кое-какие мысли приходят в голову, и я стараюсь их записать. Надеюсь, что со временем это пригодится. Война закончится, и людям нужно будет строить мирную жизнь, начинать с нуля.
— Вы правы. Верите в победу Советского народа?
Он внимательно посмотрел на меня и улыбнулся.
— Даже не сомневаюсь, друг мой. Сколько ещё ждать, это второй вопрос, и доживём ли мы с женой до окончания войны. Но это случится, обязательно. По-другому просто быть не может. Зло обязательно должно быть наказано самым жестоким образом.
— Скажите, Вы не знаете, где находится в городе тюрьма?
Мой вопрос привёл Николая Павловича в некое замешательство. Он отодвинул стул и поднялся. Потом глянул на жену и, засовывая руки в карманы брюк, повернул голову в мою сторону.
