— Есть способ?
Иракли придвинул к себе бутылку, чтобы Кузьмич к ней не дотянулся, и с вызовом в глазах смотрел на него. Профессор вышел в другую комнату, и мы остались за столом втроём.
Голосом заговорщика, Кузьмич прошептал:
— Есть способ. Я его ещё с гражданской знаю. Только никому ни слова.
Язык нашего новоявленного проводника заплетался и разобрать, что именно он бормочет, было делом нелёгким.
— Возле реки стоит старая церквушка. Там сейчас нет никого. Окна, двери, заколочены. Так вот, есть подземный ход в подвале. Но страшно там, бояре, жуть. Я как-то раз там бывал, волка видел. Глазища горят в темноте, жуть. Зубами лязгает, и так и рвётся на куски разорвать. Не боитесь?
— Ты трезвый там был?
Ираклий с усмешкой смотрел на Кузьмича, и поглядывал на часы.
— Я и сейчас, как стёклышко. Могу встать и пройтись.
Не успел я вскочить, как Кузьмич поднялся и тут же рухнул под стол.
— Пьянь подзаборная. Врёт всё.
Иракли махнул рукой и ушёл. Я остался один, и с ужасом смотрел на храпящего под столом Кузьмича. Вытаскивая его и приподнимая, усадил его на диван и несколько раз ударил по щекам. В ответ Кузьмич пробубнил, что русские не сдаются, с одним открытым глазом, и снова захрапел.
— Пустая затея, — сказал Михо, поправляя бинты.
— Вдруг не пустая и это правда?
— Дёма, ты глянь на этого пропойцу. Он завтра ничего не вспомнит и от слов своих откажется. Видал я таких, не один раз. За бутылку мать родную продаст.
— Надо ждать утра. Ты ложись, утром разбужу.
Я выключил свет и пристроился рядом с Кузьмичом. Сон не шёл, и я думал, что делать дальше, если не получится пробраться в тюрьму. Уже засыпая, увидел Марию. Она почему-то мне грозила кулаком, и показывала на круглый животик. Разбудил меня солнечный свет. Открывая глаза, я увидел Кузьмича, который сидел рядом, и яростно тёр пальцами виски.
— Помнишь меня, Кузьмич?
— Барин? Как не помнить. Выпить есть?
— Вода. Больше ничего. Мы тебя пригласили по делу поговорить, а ты как последняя свинья напился, и храпел под столом.
Мои слова не подействовали на Кузьмича. Ему было плевать, кто я такой, зачем позвал и остальное. Все желания его были написаны на лбу, большими буквами. Мне пришлось налить ему стакан вина, и с грустью покоситься на пустую бутылку. Вино было действительно восхитительным, жаль, что нам мало досталось. Через минуту, Кузьмич был готов плясать барыню, но я его усадил на стул и со злостью сжал руки.
— Барин, есть потайной ход. Он ведёт как раз в то место, куда тебе нужно, под землёй. Доволен? Тогда беги за бутылкой, иначе больше ничего не скажу.
— Будет тебе не одна бутылка, только после того как ты подробно расскажешь, потому что пока я слышу одни слова. Больше ничего.
— Э-э-э, так нельзя, барин. Чёрт с тобой. Расскажу. Церковь строили поляки ещё в семнадцатом веке. Шляхта польская. В нашем городе, куда не кинь, живут те самые потомки поляков. Внешность у церквушки непримечательная. А вот там, — и он показала пальцем на пол, — под землёй, спрятаны несметные богатства.
— Кузьмич, мне сказки не нужны, я в них не верю. Ты сможешь нас проводить по подземным лабиринтам? Куда они ведут, и где заканчиваются?
— Вот это, барин, ты уже переборщил. Столько вопросов, а в горле пересохло.
Он помахал пальцем и щёлкнул языком.
— Неси бутылку! Иначе разговор закончен, точка.
Кузьмич отвернулся и больше не хотел говорить. Иракли вышел из комнаты и прищурился.
— Старая история. Утром — деньги, вечером — стулья. Знаем, проходили. Кузьмич, будет тебе не одна бутылка. Рассказывай.
— Не могу, в горле сухо, как в чреве кашалота.
Мне пришлось уговаривать Машу, сходить и купить вина. Через час, Кузьмич, разговорился так, что правда, если таковая имелась, смешалась с вымыслом и буйной фантазией рассказчика.
— Золото там, в подвалах. Золото!
— Ты сам видел золото?
— Не видел, но брехать не стану.
— И кто спрятал там золото?
Мне уже надоел бред полупьяного Кузьмича, и хотелось одного, дать ему коленом под зад.
— Барин, эта история связана с французами. С семейством Родовичей. Армия Наполеона отступала, и барин спрятал сокровища от всех. Он переметнулся к французам, но потом те его и убили. Документ есть. Но я его не покажу. Дорогая вещица.
Мне приходилось слышать и читать про такие байки, которыми кишил интернет, и доверия к рассказу Кузьмича я не испытывал.
— Никто не искал золото? — спросил Иракли.
— Искали, ещё как. До Советской власти перевернули всё вверх дном. Пару монет и икон всё-таки нашли. Потом революция, про церковь забыли, и только в тридцатых годах приезжали из Москвы учёные. Месяц жили в церкви, всполошили весь город, но так ничего и не нашли.
— Вот видишь, Кузьмич, а ты говоришь, золото, золото…
— Эх, барин, так они ж не там искали. Родович был не дурак. И все свидетели того времени были убиты. Однако остались записи. В костёле был ксёндз, который смог составить подробную карту.
— И ты хочешь сказать, что у тебя есть эта карта?
— Есть! Немцы, когда заняли город, распечатали церковь, видать тоже хотели золотишко найти, и перекопали больше половины. Я вывозил оттуда мусор, и видел всё своими глазами. Карта была в старенькой Библии, под кожаным переплётом.
— Не обращай внимания, Дёма, обычная подделка, не больше, — сказал Иракли.
— Почему сам не вытащил золото?
— Одному не справиться, барин. Инструмент нужен и сильные, крепкие руки.
— Зачем?
— Вот молодой ты, барин, сообразить не можешь. Сокровища замурованы. И нужна не дюжая сила, чтобы камень разбить. Но и это ещё не всё. Волк, огромный, чёрный, стоит на страже всего этого богатства. Много людей погубила эта нечисть.
— Кузьмич, ну про клад я ещё могу поверить, но волк… Врёшь! Быть такого не может.
— Эх ты, молоко ещё на губах не обсохло, но уже умничаешь. Раньше эта нечисть выходила по ночам, и скотину резала. Потом попробовала человека, людской кровушки испила. И стали находить людей с перерезанными глотками. До войны об этом даже в газетах писали.
— Прости, Кузьмич, газеты мы не читали. Давай вернёмся к нашим баранам. Куда выводит подземный ход?
— На старую конюшню. Там раньше держали лошадей. Сейчас всё заброшено. Конину немцы перебили, и когда уходили, хотели спалить. Я помешал! Во как!
— Каким образом?
— Заметил, как они динамит в стены вставляли, и ночью подрезал шнуры. Не хотелось, чтобы эта мерзость коричневая, пакостей натворила. И так столько беды и горя нам принесла. Людей губили больше невинных.
