Прервал его только Алексей Алексеевич.
– Сонечка… вставай, сестренка.
Царевна чуть качнула головой.
– Нельзя, чтобы Ваня, здесь, вот так… его надо домой. И тебе надо к детям.
– Нет… нет…
Но к чему относилось это «нет», Алексей разбираться не стал. Мягко поднял сестру с колен – и та остановившимися глазами смотрела, как Ивана перекладывают на носилки, как несут во дворец, словно живого – не закрывая лица, на это хватило ума, как намокает алым покрывало на его груди…
На белом кровь – алая…
Только когда увели царевну, народ позволил себе… шевельнуться. Иначе и не скажешь.
– Горе-то какое…
– Бедненькая…
– Проклятая царевна что тут говорить. Вот и настигл… ой!
Оплеуха тоже настигла говоруна быстро и решительно. С той стороны, с которой и предположить нельзя было, от юродивого, из тех, которые всегда трутся около праздников и прочего.
– Помолчи, ирод! Пока язык не вырвали.
Мужичонка, ляпнувший про проклятье, оглянулся, увидел злые глаза людей – и словно съежился. Есть, есть такое горе, в котором неуместны все старые споры. И когда его видишь…
Сейчас каждого по сердцу царапнуло. И любые слова тут были неуместны.
* * *
Ульрика опустила руки.
Софья просто сидела и смотрела в никуда. И ничего не получалось. Никто не мог вывести ее из этого состояния, может быть, дети, так они еще пока прибудут. А она ведь с ума сойдет, если сейчас не заплачет, знала это царица, еще как знала. Только сделать ничего не могла.
Царевна просто сидела у гроба мужа, держала его за руку и молчала. И увести ее не представлялось возможным. Разве что оглушить…
Царица поднесла руки к вискам. Вышла из залы…
– Государыня?
Десятки глаз тут же впились в ее лицо. Софья и сама не знала, насколько она дорога людям. И сейчас… к ней не лезли в ее горе, но за дверями – ждали. Верили, надеялись, что сейчас их царевна встряхнется, выйдет, опять начнет отдавать приказания… а она просто сидела и молчала. И столько боли было в этой тишине.
Ульрика покачала головой, ловя взгляды. Вопросительные, умоляющие… она же сейчас очнется, правда?! Дерзость, да, но сейчас не до дерзостей было что царице, что людям. Алексей Алексеевич распоряжался, приказывал допросить пойманного и чудом не затоптанного убийцу, отдавал указания Ромодановскому, приказывал боярам, а она это время провела с Софьей – и так страшно было видеть, как ломается, рассыпается в осколки кто-то, подобный Софье.
– Не знаю… она так умом тронется, если еще просидит… не знаю…
– Разошлись все!
Царица всхлипнула и бросилась на шею мужу.
– Алешенька! Слава Богу! Может, хоть ты…
– Без изменений?
– Да.
– Уля, последи пожалуйста, чтобы никто не входил, пока не позову.
Ульрика закивала головой. Никого не пускать?!
Да с радостью! Только сделай хоть что-нибудь, Алешенька! Ты же мой муж, ты царь, ты должен!
Страшно это – смотреть, как на твоих глазах ломается и угасает сильный и гордый человек. Очень страшно.
Алексей мягко отстранил жену, прошел внутрь – и только дверь хлопнула. Уля оглянулась вокруг – и подавила совершенно детское желание прижаться ухом к двери.
– Что, ни у кого дел нет? Я вам сейчас найду работу!
Правда, верилось в это плохо.
Можно погнать человека, когда он лезет куда-то по досужему, ненужному и мерзковатенькому любопытству. Но вот так? Искренне сочувствующих?
Рука не поднималась.
Уля вздохнула – и совершенно не по-царски прислушалась к происходящему за дверью. Спаси ее, Алешенька…
* * *
Алексей оценил все одним взглядом.
Кровать.
Тело друга под белым покрывалом. И заледеневшую Софью рядом с ним.
И не давая себе ни минуты подумать, ни секунды, рванулся в это ледяное безмолвие. Туда, где пребывала сейчас его сестренка, самый дорогой и родной для него человек.
Друга не уберег, но сестру он смерти не отдаст! Никому не позволит!
– Сонечка!
Сильные руки сгребли легкое женское тело, встряхнули, заставляя выпустить руку мертвого мужа, прижали к теплой груди. Алексей уселся на стул так, чтобы Софья могла видеть только его, не Ивана – и посмотрел ей в глаза.
– Сонечка! Вернись!
Бесполезно.
Два карих озера были холодны и мертвы. Только на дне где-то еще теплился разум… но как же до него добраться?
Царь размахнулся.
От пощечины голова женщины мотнулась вбок, словно тряпичная, на щеке Софьи расцвело алое пятно.
– Соня! Ты нужна мне!! Сестренка!!!
И еще один удар.
Пусть больно, пусть жестоко – это тоже жизнь! Там, в ледяной пустоте не бывает ни боли, ни огня – там вообще ничего нет. Только тьма и холод! Но он не отдаст им сестру! Она вернется! Обязательно вернется, она сильная! Она справится. А Алексей ей просто немножко поможет…
От третьего удара Софья упала на колени. Алексей встряхнул ее, что есть силы.
– Соня!!! Вернись!!!
И дрогнуло что-то в ее глазах. Шевельнулась боль.
– Алеша!?
– Да! Соня, смотри на меня! Я здесь, я с тобой!!!
– Ваня…
Еще одна пощечина обрушилась на царевну.
Жестоко?
Нет, сейчас боль физическая была единственным, что вытаскивало Софью из страданий душевных. И Алексей это понял. Сгреб ее в охапку, прижал к себе.
– Я с тобой, сестренка. Я всегда буду рядом, ты меня никогда не потеряешь…
– Ваня…
– Мы пока еще живы, сестренка. Мы живы! Он не хотел бы, чтобы ты умирала вслед за ним. Ты сама это знаешь.
Теплая рука погладила темные, с проблемками седых ниточек, волосы. Одни они остались, одни друг у друга… Есть Уля, но это другое. Дети – только они никогда не поймут родителей до конца. Их было трое, с самого детства, а теперь осталось двое. И Алексею тоже было безумно больно. Но если сейчас он замкнется в себе, если не вытащит сестру – то потеряет и ее тоже. И уж точно не переживет этого.
И только сейчас Софья смогла разрыдаться.
Закричала, забилась в руках брата, пытаясь вырваться, хоть что-то сделать, дозваться мужа…
Она не знала, что за дверью перевели дыхание и царица, и сенные девушки, и стрельцы…
Кричит?
Значит выживет. Не сгрызет ее горе.
