* * *
Спустя несколько недель Людовик метался по дворцу, словно зверь, и даже Анна не могла его успокоить.
– Проклятье! Мерзавец!
И было от чего.
В Польше было три претендента на престол. Август от Священной Римской Империи, Станислав Лещинский от самого Людовика, и Георгий Корибут. От Руси.
Людовик все предусмотрел.
Сейм, подкупленных выборных… почти все!
Ежи Корибут (варварские имена!) оказался хитрее.
Войска были верны ему. И состояли они не из шляхты, а из регулярных частей, над которыми стояли верные лично Корибуту офицеры.
Поле, на котором, по старинным традициям, происходил сейм, просто-напросто окружили войсками, а потом Георгий провозгласил свою кандидатуру на роль польского короля единственной и ныне, и присно и во веки веков.
Август полез в драку и был убит на месте. Георгий, по всем правилам благородного поединка, просто обезглавил противника. Дал ему обнажить оружие, даже сделать первый выпад… только вот у Августа была не та фехтовальная школа. Георгия же обучали мастера и с Руси, и из Италии, и с Востока…
Второго выпада уже не состоялось, претендентом на престол стало меньше.
Станислав Лещинский запоздал, и остался жив.
Сейм подумал, и вполне единогласно утвердил кандидатуру Георгия Корибута.
Ежи великодушно соглашался выслушать и другие мнения, но мертвый Август живописно обагрял кровью травку, солдаты были хмурыми и чем-то недовольными, оружие поблескивало на солнце…
Вольностей хотелось.
Но жить хотелось еще больше.
Русский негодяй!
И плевать, что отец – поляк, мать все равно русская! Твари! Вечно они портят жизнь всей просвещенной Европе, прекрасной Франции и лично Людовику.
Анна смотрела на эти возмущения вполне философски. Ее как раз все устраивало.
А вот когда Людовик Четырнадцатый прекратил метаться, уселся в кресло и принялся размышлять, Анна попыталась подольститься.
– Сир?
Анна де Бейль с тревогой наблюдала за супругом. Черт его знает, что там за мысли под париком бродят. Но ничего хорошего они полякам не принесут, это точно. Супруг у нее на все готов ради расширения территории.
– Не забивайте свою очаровательную головку, дорогая…
Как Анна не пыталась выудить у него хоть что-то, все было бесполезно. Людовик молчал, но по обрывкам сведений она поняла, что готовится что-то неприятное.
Письмо улетело на Русь, но успеет ли оно вовремя? Вот вопрос.
* * *
– Мам… не умирай, пожалуйста…
Марфа посмотрела на сына спокойными глазами.
– Ежи, милый, мне пятьдесят четыре года. Рано или поздно, так или иначе…
– Мам…
Сын уткнулся головой в подол ее платья. Милый, милый…
Сколько бы лет не прошло, а ты все равно видишь перед собой головку, покрытую младенческим пушком, большие глаза – и тонкие пальчики, вцепившиеся в твою руку. Ты – мать, и этим все сказано. Пусть даже у чадушка свои дети подрастают…
Пальцы королевы пригладили растрепавшиеся кудри сына.
– Георгий Корибут, вам должно править. А я… я еще поживу. Мне еще правнуков увидеть хочется.
– Тебе письма. От дяди Алексея, тети Софьи, Илоны, дяди Ивана, дяди Феди….
– Я уже поняла. От всех Романовых, которых только можно перечислить, верно?
– Да.
– Ну, давай их сюда. Хоть ответы напишу.
Марфа встала с кушетки, откинула назад заплетенную косу – после смерти мужа она оделась нарочито просто, траурно. Ни шитья, ни роскоши, ни даже драгоценностей, простенькое темное платье, стянутые черной лентой волосы – она и не знала, что горе смахнуло с ее лица все признаки возраста. В полумраке Краковского дворца она казалась неземным существом…
Исхудавшие пальцы – она три дня ничего не ела, кусок в горло не лез, сломали знакомую печать, буква «С» на темном воске изогнулась, словно змея, переплетаясь с буквой «Р».
Сестра Софья. А ведь она тоже несколько лет назад…
Марфа решительно раскрыла письмо.
И побежали перед глазами строчки, написанные ровным четким почерком. Сестра не сочувствовала. Она – понимала. И писала о детях, о том, что жизнь продолжается…
«…если сочувствие станет невыносимым – приезжай в гости. Я буду рада тебя видеть. И Алеша тоже. На качелях покачаемся в Кремлевском саду, как раньше…»
Марфа медленно сложила письмо. Убрала в стол, посмотрела в окно. Может, и правда съездить? Мужа она похоронила, вот побудет месяц с сыном, чтобы он привык – да и в путь? На хороших лошадях… хоть перед смертью русскую речь услышать.
В какой стране ты не живи, а все одно тоска по родине прорывается. Что такого в земле русской, каким ядом она отравлена? Будь ты хоть трижды королевой, но зашелестят рано или поздно за окном березы, пробежит по подолу солнечный зайчик, плеснет знакомой синью река…
Родина там.
Обязательно надо съездить.
* * *
Стучат копыта коней, поскрипывают колеса карет, Марфа вспоминает разговор с сыном.
– Мам, останься, а?
– Милый, я должна съездить. Ты меня просто не поймешь, но там моя родина. Хочу повидаться с братом, сестрой… Не так уж и много мне осталось…
– Мама, не говори так!*
* в РИ царевна Марфа Алексеевна как раз и умерла в 1707 году. Прим. авт.
Ее величество небрежно пожала плечами.
– Ты отдашь распоряжения сынок?
– Да, конечно.
Его величество Георгий готов был на все, лишь бы мама улыбнулась, перестала походить на призрака…
Будь ты хоть трижды королем, но терять родителей всегда тяжело.
Марфа мирно дремала, когда тишину дороги разорвали выстрелы и крики умирающих.
Первым желанием было выскочить из кареты и бежать. Вторым – подумать головой. Бегущая женщина, кто бы ни напал на кортеж, будет только обузой. Своим придется дополнительно защищать ее, а врагам, хватит одного удачного выстрела.
Она, увы, не так проворна, как в семнадцать лет. Да и…
Оружие!
Марфа скользнула рукой в карман на дверце кареты. Рукоятка кинжала пару секунд приятно холодила пальцы, а потом нагрелась от стиснувшей ее ладони. Женщина привычно спрятала лезвие в складках ткани и принялась ждать. Через пару минут дверца распахнулась.
– Ваше величество, будьте так любезны…
Протянувший ей руку дворянин был смутно знаком женщине. Она напряглась и припомнила.
